«Вонючий стервятник? Сырой?» – Кажется, он был в шоке.
– Ты видишь где-то тут огонь и сковородку?
Павел исчез. Все-таки я ощущал его присутствие – так, как чувствуешь человека, стоящего за спиной. Но сейчас он отключился от всех рецепторов, прежде всего от обонятельных, тактильных и вкусовых, а заодно от зрения и слуха. Оно и к лучшему, подумал я, прокусывая жесткую, в остатках перьев кожу.
Жажда и голод превозмогли отвращение. Я высосал кровь, съел немного мяса и, спустившись со скалы, залез в небольшую пещерку, где было относительно прохладно. Меня клонило в сон – верный признак, что организм восстанавливает силы. Подчинившись этому желанию, я проспал все утро, затем перекусил – основательнее, чем в первый раз, и опять уснул. Когда я открыл глаза, самое жаркое время миновало, солнце уже касалось скал на западе, и ветер был не так горяч. Расправившись с остатками стервятника, я поднялся и, пользуясь последним светом, стал осматривать скалы и камни. Мне была нужна вода – точнее, тропинка, которая приведет к источнику, а затем и к обитаемому оазису. Насколько я помнил, их в окрестностях было четыре – Уам-Неш и Хасса в трех днях ходьбы и еще два подальше. Почти безотчетно я уже мерял расстояние не в шагах и километрах, а единицами времени, так, как измеряют в пустыне – день, половина или четверть дня, темная или лунная ночь.
Эта выдалась лунной, и по тропе, которую я наконец обнаружил, идти было легко. Вполне легко, если не считать мелких неприятностей. Ноги мои дрожали, грудь горела, пылающее горло жаждало влаги, но это были привычные и потому вполне терпимые неудобства. Как-никак стервятник пошел мне на пользу – я мог передвигаться и знал, что доберусь до колодца или источника еще до солнечного восхода. Это подсказывали опыт и инстинкт: из оазиса ходили к могильнику, а люди пустыни совершают переход от воды к воде.
Скалы кончились, земля пошла вниз, мелкий колючий щебень постепенно переходил в пески. Не совсем безжизненные – тут и там торчали кустарник и клочья высохших трав, где-то далеко выли шакалы, и иногда гиены отвечали им издевательским хохотом. Пахло нагретым камнем, пылью и теми неуловимыми флюидами, что плывут ночью над сухой саванной – то ли запах антилопьих стад, то ли душок перепревшего слоновьего навоза, смешанный с ароматом колючей акации.
«Куда мы идем?» – спросил, оживая, Павел.
«К воде, – ответил я. – Тут должна быть вода на пути в оазис».
«В оазис?»
«Да. Скорее всего, Уам-Неш. Там селение ливийцев ошу, клан Леопарда».
«Откуда ты знаешь?»
Я пожал плечами.
«Доводилось бывать в этих местах лет триста назад. Но здесь, похоже, ничего не меняется – может быть только, что Волки из Хасса вырезали Леопардов из Уам-Неш или наоборот».
Павел примолк – видимо, обдумывал такой вариант событий. Затем в голове у меня раздалось:
«Ты сказал, что кладбище временное. Почему?»
«Настоящих кладбищ у ливийцев нет, ни могильников, ни гробниц или иных захоронений, – пояснил я. – Мертвых относят в уединенное место, недоступное хищникам, но такое, где насекомые и птицы могут очистить плоть с костей. Затем череп и кости зарывают в хижине или рядом с ней. Все это – хижина, двор с очагом, загон для скота – называется гачир, что означает «жилое место». Предки, закопанные в земле, охраняют его от бед и несчастий. В гачире можно ночевать, не опасаясь демонов пустыни».
«И много их?»
«Хватает. Кажжа – демон сухого песка, теен – демон зыбучего, утт* – демон щебня, смешанного с песком, чиес – демон пещер и углублений в скалах. Еще есть илакка*, демон ветра, и множество мелких вредных тварей, что обитают на гребне дюны и у ее подножия: с подветренной стороны – саенна ор*, с наветренной – саенна ри*. Все эти демоны…»
«Черт с ними, – прервал мою лекцию Павел. – Ты лучше мне вот что объясни: покойников на кладбище таскают, а парень, в которого мы вселились, сам пришел. Добрался с пробитой башкой до скалы, влез на нее и решил помереть. С чего бы?»
«Это вождь племени, – мысленно произнес я. – Старый предводитель Леопардов-ошу, который начал терять силу и не смог справиться с молодым соперником. Тот взял все: его власть, его жен, его хижину, его ожерелья и браслеты. Оставил только наголовную повязку, знак вождя, с пятью переломанными перьями. Старик пришел сюда умирать. Таков обычай: слабый уступает сильному».
«Неразумные народные массы всегда следуют за сильными, а не за мудрыми, – отозвался Павел. Потом спросил: – Теперь мы идем в становище этих ошу?»
«Да. Я намерен вернуть себе титул, жен, браслеты и все остальное достояние».
«Получится?»
«В этой мниможизни – наверняка, если отыщем воду и не наткнемся на львов».
«О львах можешь не беспокоиться», – сказал он и умолк.
К середине ночи растительность сделалась более густой. Трава попадалась чаще и уже не выглядела экспонатом гербария, кое-где торчали деревца акации, и листья на кустах чиу – так называли их ливийцы – стали сочней. Жевать их было бесполезно – жгучие и горькие, словно пустыня излила в них всю свою желчь. Один раз я заметил в свете луны слонов – гиганты двигались цепочкой, и силуэт за силуэтом проплывал мимо меня на расстоянии сотни шагов. Подходящий случай, решил я и мысленным усилием отстрелил четыре ловушки.
Особых проблем с ними не ожидалось – модуль Принца был заранее настроен так, чтобы информация приходила ко мне трижды в сутки: на рассвете, в полдень и в шесть вечера. Сутки в эти времена, когда приливное воздействие Луны еще не замедлило нашу планету, были короче примерно на час, что не имело большого значения. Для внедрения ловушки я активировал модуль ментальным паролем, а прием пакета данных происходил автоматически – они загружались в инструментальный блок, в тетраэдр фиксации, и я мог просмотреть их в любое время. Для активирующего кода было выбрано слово «Каэнкем»* – во времена Нового царства так называли местность неподалеку от Мемфиса*, что славилась виноградниками и красными винами. Код «Чару»* (крепость на границе с Синаем) позволял связаться с ловушкой и выяснить ее состояние – работает ли она в заданном режиме или диссипировалась; последнее означало, что ее носитель погиб. Наконец пароль «Та-Кефт»* (так у египтян звались страны Запада, земли ливийцев) служил для ликвидации ловушки. На мой взгляд, лишняя предосторожность Принца – ловушка никак не влияла на жизнедеятельность носителя и распадалась в момент его насильственной или естественной смерти.
Запах свежих трав защекотал мне ноздри – где-то у горизонта засушливая саванна переходила в более благодатную местность, способную прокормить слонов, быков, жирафов и редкие стада антилоп. Вдалеке наметилось движение темной слитной массы, раздался топот, рык охотящегося льва и предсмертный вопль теленка. «Каэнкем, – мысленно произнес я, и еще три раза: – Каэнкем, Каэнкем, Каэнкем». Затем, чтобы отвлечься от боли в ногах, усталости и мучительной жажды, послал запрос «Чару». «Чару», – покорно откликнулась каждая из восьми ловушек. Четыре слона, три быка и львица… Смутные контуры деревьев, простор ночной степи, взметнувшийся вверх хобот возникли перед моим мысленным взором и растаяли в серебряном лунном свете.