Сестра Беатрис откашлялась:
— Эмма показывала вам рассказ, который принесла сегодня на урок?
— Конечно, я…
— Неужели? — В тоне сестры звучали ликующие нотки или ей показалось? — Тогда, безусловно, вы в курсе.
— Простите? Так проблема в рассказе?
— Извините, но, если вы видели рассказ, полагаю, вам все должно быть ясно. Я вернула рассказ Эмме, но сделала для себя копию. По-моему, она положила оригинал в рюкзак. Я посоветовала ей дома показать рассказ родителям.
— Нет, я пока… — Диана оборвала себя на полуслове и коснулась пальцами лба, стряхивая капельки холодного пота.
— Одним словом, если вы не видели оригинал, у меня есть копия…
— Нет-нет, если вы велели Эмме принести его домой, я уверена, что она так и сделала. Я посмотрю.
— Хорошо. Так вы сможете зайти завтра утром? Без пятнадцати восемь не слишком рано?
— Нет, нормально. До завтра, сестра.
— До свидания. — Сестра Беатрис явно хотела добавить еще что-то, но Диана быстро положила трубку.
— Эмма, — мягко произнесла Диана, вернувшись в столовую.
Эмма возила вилкой с насаженным ломтиком картофеля по лужице кетчупа.
— Эмма, ты знаешь, кто звонил?
— Нет! — отрезала Эмма, с вызовом посмотрев на мать.
Пол молча переводил взгляд с Эммы на Диану.
— Сестра Беатрис.
Диана почувствовала нелепый страх.
Кого она испугалась? Эммы или сестры Беатрис? Или того, что произошло или могло произойти в будущем? Это был непонятный страх, несоразмерный со случившимся, но предвещающий угрозу всей ее жизни, такой простой и понятной, свободной от…
Она понятия не имела, что будет делать, если грянет беда…
— Что ей надо? — спросила Эмма.
Голос дочери заставил ее вздрогнуть. Он слишком напоминал ее собственный юный голос.
Зачем он вернулся? Чтобы мучить ее?..
— Ничего особенного. — Диана старалась говорить спокойно. — Просто сейчас ты пойдешь к машине и принесешь свой рюкзак.
Эмма ничего не ответила, слезла со стула и, громко топая ногами, вышла.
— Да что случилось-то? — спросил Пол.
Диана пожала плечами. Она чувствовала себя беззащитной. Муж выжидательно и испытующе смотрел на нее, словно пытался взглядом проникнуть ей в душу.
Она снова пожала плечами и отвернулась:
— Сестра Беатрис сказала, что завтра утром хочет меня видеть. Что-то насчет Эмминого сочинения.
Пол кивнул:
— Вот и Эмма то же самое сказала, когда я спросил ее, в чем дело. Она расстроилась из-за сочинения. Утверждает, что это ты его написала.
Слабо хлопнула дверь.
— На! — Эмма сунула матери в руку свернутый вчетверо листок бумаги и быстро убежала наверх.
Диана аккуратно развернула листок.
Пол заглянул ей через плечо.
«Бетани Мэри Энн Элизабет очень противная. Она мечтает показывать свои трусики мальчикам. Она очень плохая девочка. Кого бы мне убить? Кого пристрелить? Убей Бетани Мэри Энн Элизабет, только не меня».
— У меня нет этому объяснений, — сказала Диана.
Сестра Беатрис бесстрастно смотрела на нее. Глаза за очками в простой проволочной оправе были такими светлыми, что казались почти белыми… прямо как у полярной совы, подумала Диана, или у тех не различающих цветов существ, что проводят жизнь, выслеживая шевеление тени, отбрасываемой каким-нибудь мелким животным.
Монахиня перевела взгляд с лица Дианы на листок бумаги перед собой, потом взяла его и торопливо сложила точно по прежним сгибам, словно ей невыносимо было на него смотреть.
Диана всегда полагала, что дни монастырей безвозвратно ушли в прошлое, и современные монахини — это просто женщины, одетые в особую форму — черные юбки с блузками и туфли без каблуков. Впервые увидев сестру Беатрис, она засомневалась, стоит ли записывать дочку в католическую школу для девочек, но потом все же решилась.
Сестра Беатрис носила туго накрахмаленную одежду, которая топорщилась острыми складками. Наружу обычно выглядывали только бледные руки и белое лицо. Если у нее и имелись волосы, грудь или чувственные бедра, их невозможно было не то что разглядеть, но даже представить себе. Она производила впечатление существа бесполого и даже бестелесного.
К тому же она была неопределенного возраста. Разглядывая размытые черты монахини с близкого расстояния, Диана отметила тонкую и чуть обвисшую кожу на скулах, полное отсутствие морщинок и «гусиных лапок» вокруг глаз и тонкие черные брови.
— Я вам уже объясняла, — говорила Диана. Она успела замерзнуть — от жесткого деревянного стула, на котором сидела, и линолеума с золотистыми прожилками исходил ледяной холод. — Эмма не могла этого сделать. Она еще не умеет пользоваться компьютером моего мужа. Даже включать его не умеет. — Диана положила раскрытые ладони на стол.
— Я уверена, вы не хуже меня знаете, что это не Эмма. Ей это абсолютно несвойственно. Это на нее совершенно не похоже.
Диана прижала сложенный вчетверо лист бумаги рукой, словно хотела помешать сестре Беатрис забрать его. Виновата. Она знала, что выглядит виноватой, и даже ощущала запах вины, чуяла ее всем нутром, словно горячую, скользкую и подвижную нить под кожей. Но ведь она ни в чем не виновата! Откуда же это чувство?
Хорошо, если это не она, то кто? И зачем? И как они умудрились вытащить из Эмминого рюкзачка листок с невинной и милой историей, придуманной ребенком, и заменить его этой мерзостью?
Внезапно ее осенило. Пожалуй, единственным — кроме нее самой — человеком, имевшим возможность произвести замену, была сама сестра Беатрис.
В этот момент монахиня подняла глаза и взглянула на нее, нет, скорее сквозь нее. «Эй, что вы делаете? — чуть не ляпнула Диана. — Я ведь не прозрачная». Но сестра продолжала пронизывать ее взглядом, словно знала про нее что-то отвратительное…
Диана не находила другого объяснения, хотя ситуация все равно оставалась непонятной.
— Думаю, можно привести Эмму, — поднялась сестра.
Диана тоже встала, и стул под ней громко заскрипел, впиваясь острым звуком в висок. Она приложила руку к голове. Опять мигрень, подумала она и попробовала опереться пальцами о край металлического стола сестры Беатрис. Та подошла к двери, открыла ее и, выглянув в пустынный коридор, окликнула Эмму, которая ждала снаружи.
Кровь стучала в висках, и Диана пыталась зажать пальцами пульсирующие точки. Подняв голову, она уперлась взглядом в Деву Марию, чей образ висел над чисто вымытой классной доской.
Дева Мария держала в ладонях сердце, пронзенное кинжалом, — Диану точно так же пронзил скрип стула. Ее замутило, закружилась голова, и пришлось опять сесть, так что короткая джинсовая юбка задралась на бедрах. Деву Марию это не особенно удивило, хотя, кажется, огорчило. Во всяком случае, выражение ее лица не изменилось, словно она ожидала чего-то подобного.