— Нет, — сказал Крылов. — У тебя нет права решать за меня. Ты просто сошел с ума, вот и снится всякая чушь. Тебе надо к психиатру…
Калинов достал из кармана парализатор и навел на Крылова. В глазах того снова родился испуг. Как в среду.
— Сам войдешь в кабину? — тихо спросил Калинов. — Или тебя отнести? Только имей в виду: в первый момент это будет довольно больно!
Крылов растерянно посмотрел на оружие, плечи его поникли. Он опустил голову и медленно двинулся к своему убежищу. Калинов следовал за ним, держа палец на кнопке. Крылов вошел внутрь джамп-кабины и обернулся. Глаза его по-прежнему были полны страха. Калинов, протягивая указательный палец к пятачку декодера, не удержался и подмигнул.
— А ведь ты мне соврал, когда я тебя спросил, не случалось ли с тобой каких-нибудь странностей!
— Но со мной действительно не случалось никаких странностей!
— С тобой — да… А вот со всеми часами вашего «Проциона» случилось. Когда вы вернулись, было обнаружено, что они отстали на два часа. Даже атомный хронометр…
— Да, — сказал Крылов. — Помню, я обнаружил, что мои часы отстали. Но я был уже дома и не знал, что и остальные часы…
— А разве я тебя в чем-то виню? — оборвал Калинов и закрыл джамп-кабину.
* * *
Калинов сидел на том же самом месте, что и позавчера.
Все было похожим.
Снова опустилась на Петербург ночь. Снова стояла наготове видеоаппаратура. Снова поблескивали серебристым пластиком в нише за его спиной закольцованные джамп-кабины — последнее убежище Игоря Крылова.
Все было похожим. Все было иным.
Не сидел за открытой дверью хозяйственной каморки вооруженный своей пушкой Володя Довгошей. Не дежурили на рабочих местах ребята из бюро. Не опоясывал дружеским объятием талию Калинова дисивер, и потому всякий, кто вошел бы сейчас в вестибюль, увидел бы за столом не лже - Крылова, а самого Калинова.
Все было иным.
Теперь до того момента, когда Зяблику исполнится тридцать три, оставалось всего несколько часов. Теперь Калинов не мучился в сомнениях, размышляя, реально ли существует угроза жизни друга или все это причуды воображения Крылова. Теперь было ясно, что цепочка смертей практикантов с «Нахтигаля» — не случайность, а неизбежность. Как неизбежна ущербность детей, брошенных когда-то хотя бы одним из своих родителей. Как неизбежна ущербность сугубо материнского или сугубо отцовского воспитания, упрямо пытающегося подменить собой матримониальное. Как неизбежна трудная доля для жен-монисток, стремящихся оградить свое уютное гнездышко от еще одной претендентки на женское счастье, когда ее мужа неотвратимо тянет к полигинии.
Теперь ему было ясно, что мир этот держится не на физических константах, не на сильном и слабом взаимодействиях, не на магнетизме и гравитации, а на невещественных связях, называемых узами любви. Теми самыми узами, которые объединяют Сути людей, называемые в просторечии душами. Теми самыми узами, которые можно обозначить хотя бы словосочетанием «Белые и Черные Нити». И которые слишком часто обрывали в этом чертовом мире — до такой степени часто, что он, мир этот, постоянно висел на волоске, готовый опрокинуться в бездну.
Калинов вспомнил Марину и пожалел, что страх не позволил ей прийти на свидание. И не потому, что в результате ее страха он получил в ночные подруги зомби Нору, и не потому, что ему интересно, какова Марина в постели. А потому, что в ней, в ее простодушии, в ее откровенности было что-то та кое, чего не было у Виты и чего ему — теперь он это понял — всегда не хватало: и в той, первой, жизни с Наташкой, и в этой, второй, — с Витой. И еще он понял, что был очень виноват в той, первой жизни.
Виноват перед своими так и не родившимися детьми: ведь после того, как погибла Наташка, у него имелся в запасе еще не один десяток лет. Нет, не захотел обузы на свои плечи — одному-то проще… Правда, его позиция была честнее, чем позиция мужчин и женщин, чьи дети сбежали когда-то от родительского равнодушия в Дримленд… Но даже эта, казалось бы, честная позиция на самом деле — пусть и косвенно — увеличивала нестабильность мира.
Он вспомнил Дримленд, вспомнил Клода и Вампира, «мисс миллионершу», Биту, Зяблика. И себя, столетнего старика, самоуверенного и жестокого, надевшего на дряхлое тело личину юнца. Вспомнил свою провалившуюся операцию по обручению тинэйджеров с жизнью, вспомнил, как позже — уже став молодым — он все-таки пошел на поводу у старперов Совета. И понял, что совершил тогда преступление. Потому что в Дримленде тинэйджеры учились не только ненавидеть, за своими трудными играми они учились любить. И кто знает, может быть, пройди Игорь полный курс этого обучения, и родились бы у него дети, и не преследовали бы его сейчас Сути… И знал ведь тогда Калинов, что нельзя отнимать у них этот странный и страшный, но ихмир, мир, которым они жили, но не устоял. Уговорили… А впрочем, что лгать самому себе? И уговаривать долго не потребовалось! Потому что по-прежнему в юном теле нового Калинова жила душа старика… Вот и предал их тогда. И нити того предательства протянулись через семнадцать лет сюда, в настоящее…
Пискнул сигнал вибраса. Калинов включил видеоканал. Это был Рассел.
— Ты на страже?
— Осталось несколько часов. Вы сделали, что собирались?
— Да. — Рассел поморщился. — Я доложил ситуацию. К сожалению, никто не поверил…
«Как и следовало ожидать, — подумал Калинов. — А если и поверили, то сделали вид, что не поверили. Пусть ответственность ляжет на чужие плечи…»
— Совет решил организовать слушания, — продолжал Рассел. — В ближайший понедельник должны пригласить тебя, Милбери, Мищенко и еще не один десяток человек…
— Ну разумеется, — сказал Калинов. — Бюрократическая машина быстро не проворачивается. Не зря же я ушел в отпуск!
Рассел помолчал, пожевал губами воздух.
— Скажи, ты в самом деле не выдумал эту историю?
«Тяжело шефу, — подумал Калинов. — Решение-то принимать надо. Совет проведет слушания слишком поздно, если вообще проведет… Так что фактически на плечах Рассела ответственность за судьбу всего мира. И не с кем ему посоветоваться, кроме подчиненных. Никто другой не поверит никогда, что из-за какого-то там Игоря Крылова может рухнуть в преисподнюю целая цветущая планета…»
Он содрогнулся. До него наконец дошло… То есть умом-то он и раньше понимал, что значит: мир рухнет в преисподнюю, но сердцем он почувствовал это только сейчас. До него вдруг дошло, что ничего не будет. И никого — ни Виты, ни детей… Ни Марины. И Сутями все они не станут. Ведь иначе бы спиритосфера так не волновалась!..
— Неужели как-то иначе можно объяснить нападение на меня зомби? — сказал он.
— Да, зомби… — Рассел затряс головой и скривился, как будто у него заболели зубы. — Зомби действительно больше никак не объяснишь…
Он снова затряс головой, и Калинов понял, что шеф сейчас с удовольствием бы расплакался. Как в детстве, когда с проблемой выбора можно было прибежать к маме и отцу и с удовольствием выплакаться.