Ланкастер приподнял торс и проорал по тактическому каналу – впрочем, его слышали и те, что мчались над джунглями в катерах:
– Не давать встать!
Он не слышал крика мастер-унтер-офицера Андерсона, который получил импульс в плечо, сломавший ему руку. Он не слышал стрельбы своей группы – он мчался, огибая атакуемых по дуге, мчался, ломая своим узким двухметровым телом ветви, топча древние мхи – на внутренней стороне забрала горели несколько экранов, показывающих ему ситуацию на поле боя, но смотрел он лишь на один – на тот, что показывал эсис, присевших с оружием на корточки подле длинного тела, прикрытого серой тканью. Завтра она станет его саваном. Тот экран был взглядом майора Чечеля, который крался слева – но легион-генерал Ланкастер об этом еще не знал. Впрочем, для него это было не важно. Он бежал, впервые в жизни ненавидя врага. В его сознании неощутимо рушились тысячи аксиом, впитанные им еще в детстве.
Он не помнил, сколько времени ему понадобилось – это не имело особого значения. Он знал, что штаб и унтеры мгновенно подавят сопротивление живого щита из матерей, прикрывавшихся, в свою очередь, детьми. Он хотел ударить.
Просто ударить – сокрушить, как это делали его далекие предки…
Доктор военных наук, автор двух десятков работ по спецтактике тяжелых пехотных подразделений, вылетел из-за колючих кустов и, вкладывая весь свой вес и немалый рост – плюс годы и годы мучений на полигонах, – врезал трехметровому эсис прямо в зубы, ломая драгоценным прикладом обе челюсти. Тут же – анализировать было некогда! – уперев приклад в грунт, развернулся вокруг его оси и свалил обеими ногами второго. Срез двух вертикальных стволов «Боргварда» был заточен под острие: излучатель за цевье, укол, тесак в левой руке – ах, мать твою, жаль, нет наградного меча! – удар по предплечью, какие ж вы, гады, высоченные! – укол стволами в живот – пас, на тебе защита, кувырок, отход… что это?
Свистящий рев: джунгли не позволяли использовать привычные антигравитационные «столбы», поэтому десантники валились с неба на тонких, как струны, тросах.
Эсис были живы – все, включая «ведуна», лежавшего на носилках. Ланкастер содрал с головы шлем, молча хлопнул по наплечнику Ариеля Барталана и повернулся – Рауф вел пятерых женщин в рваной одежде. Выглядели они страшновато даже для подготовленного человека: руки и ноги изодраны в кровь, но – лица! Эти лица были красны, как сырое мясо, глаза едва не вылезали из орбит, тела трясло мелкой дрожью, головы то запрокидывались к небу, то резко, толчком, падали на грудь. Сбившиеся колтуном волосы метались вверх-вниз…
Стремительно разворачиваясь, Ланкастер шагнул к больному «ведуну» и с размаху ударил его носком ботфорта в затылок.
– Командир… – голос был непривычно слабым, и Виктор тотчас обернулся, ожидая увидеть раненого, но нет – перед ним стоял Деллинг, без шлема, дрожащий: он держал за руки, схватив своей громадной чешуйчатой перчаткой сразу множество крохотных ладошек, девятерых детей. Самому старшему было лет пять – все они, бледные до синевы, едва держались на ногах. Еще двух крох, вряд ли умеющих ходить, широченный унтер уместил на своем наплечнике, придерживая их свободной рукой.
– Мо-озес! – надрываясь, крикнул Ланкастер. – Вашу мать, почему на поле боя только один врач? Мозес!!!
Чечель был уже здесь, – бросив раненых эсис, он осторожно оторвал детей от Деллинга, и, шепча им что-то, отвел их в сторону – малышей нес лейтенант медслужбы, спустившийся с катеров. Унтер, не спрашивая разрешения, присел на поваленный ствол и потянул из кармана сигарету.
– Мастер-унтер-офицер Деллинг, встать! – сглотнув, непривычно тихо приказал Виктор.
Офицеры штаба, находившиеся рядом, по привычке вытянулись и обменялись недоуменными взглядами. Рауф на всякий случай стянул с головы шлем и приблизился к командиру.
– Ваша милость… – начал он, но Ланкастер отодвинул его легким движением ладони.
Деллинг неловко поднялся. Он был по-прежнему бледен; рука отшвырнула зажженную сигарету, глаза смотрели вниз. Унтер вздохнул, но встретить взгляд командира не сумел.
– Поздравляю вас лейтенантом. – Легион-генерал Ланкастер говорил тихо, слишком тихо. – И, – сейчас голос его возвысился, – Крестом Конфедерации в Золоте. Рауф! Где пленные?
– Что делать с женщинами? – негромко спросил кто-то за его спиной.
– Сжечь, – не оборачиваясь, ответил Ланкастер. – Все равно им подыхать. А хоронить их я не позволю.
Он подошел к «ведуну», пнул неподвижное тело ногой. Эсис открыл глаза. Виктор тотчас же ощутил удар в области затылка, но сейчас ему это было не страшно.
– Твои друзья подохнут относительно быстро, – Ланкастер вытянул из внутреннего кармана куртки сигару и, щелкнув зажигалкой, пустил в затененное ветвями небо струйку безразличного ко всему дыма. – А тебя я засуну в форсажную камеру маршевого двигателя моего линкора. Ты будешь подыхать часов десять. Ты, кажется, боишься смерти? О, ты вспомнишь все свои страхи с самого рождения!
И он, как всегда, исполнил свое обещание – главный инженер «Бегемота», облаченный в скафандр, распахнул тяжеленный люк, двое солдат в таких же скафандрах впихнули в узкий тоннель длинное, отчаянно изгибающееся тело, и люк закрылся. Ланкастер, сидевший в кресле второго пилота, хмыкнул и потянул на себя тугой сектор газа маршевых двигателей.
Так он учился ненавидеть.
1.
Где-то за окнами шумел океан, и этот ровный, пульсирующий в висках гул мог свести с ума – он то приближался, то откатывался куда-то за пределы реальности, чтобы вернуться вновь, но не ласково, не умиротворяюще, а наоборот, с тяжкой туманной угрозой. Ланкастер потянулся, чтобы закрыть наконец оконную раму, и в этот момент проснулся. Над головой зеленовато тлел плафон дежурного освещения. Окна, разумеется, были герметично закупорены, а от ближайшего моря его отделяла не одна тысяча километров.
– Черт, – сказал Виктор. – Адъютант, прикажите дежурному повару подать кофе и что-нибудь перекусить.
Он прижал пальцем управляющий сенсор плафона, в кабинете вспыхнул общий свет. Виктор сел на постели, свесив ноги на пол, и прикрыл глаза. Было понятно, что теперь уже не уснуть. Самым смешным выглядел тот факт, что проклятые нервы сдали уже после войны, после допросов в военной прокуратуре, вообще после в с е г о. Смешно и глупо, хотя, по уверениям Чечеля, обычно так и бывало, не он первый, не он последний…
«Другим снятся кошмары, – подумал Виктор, натягивая рубашку. – По крайней мере, содержательно…»
Он умылся, растер лицо горячим полотенцем, и без всякого удовольствия посмотрел на поднос, принесенный адъютантом – горстка риса в чашечке, кусочки копченого осьминога, тонкие ломтики жареной утки, овощное ассорти. Поднос выглядел игрушечным натюрмортом, так готовил сержант Лаурен, большой мастер подавать на званых обедах. Сейчас Ланкастер предпочел бы обычный кусок ветчины, но обижать старательного повара не следовало. Даже здесь, хмыкнул он, я во всем завишу от подчиненных.