Расплатой за откровенное издевательство над организмом являлось сокращение жизни на какое-то время, пусть даже на год или два. Но что означали эти пара лет для тех, кто избрал своей участью стать пилотом-истребителем, служба которого редко продолжается больше десяти лет… Для тех, кто принёс негласную клятву, не предусмотренную никакими сводами и наставлениями…
Джокарт запомнил этот день. Он наступил сразу после принятия официальной присяги, когда им — сорока курсантам, поступающим на учёбу, вручили табельное оружие у оплавленной броневой плиты погибшего в бою двадцать лет назад линкора «Катанга».
Его, Джокарта, новоиспеченного школяра лётных курсов, завели в дальний кубрик, и…
Нет, совсем не это! Драться новичку с курсантами второго года обучения — просто самоубийство, и старшекурсники это понимали. Во-первых, всё те же стимуляторы, во-вторых — «развёртыватели генной структуры», о которых Джокарту стало известно уже через полгода. Ужасно дорогостоящая и болезненная процедура, после которой можно быть спокойным насчёт исхода любой драки. Если, конечно, это не драка с собратом — курсантом, или — не дай, бог! — с действительным служащим частей штурмовой пехоты. Для штурмовиков, по слухам, готовился какой-то совсем уж мрачный коктейль из различных процедур, после которых ресурсы человеческого организма вырабатывались сразу на десять процентов. Вот только остальные девять десятых человека, трансформированного в бойца-штурмовика, гарантировали ему абсолютную непобедимость в чемпионатах Солнечной по профессиональному боксу или борьбе. Всё-таки им нередко приходилось сталкиваться с Бессмертными врукопашную, где один червь-штурмовик стоил множества земных пехотинцев.
Широкую известность получил случай, когда два сержанта штурмовой группы устроили между собой драку. Просто так, от скуки. Психика у штурмовиков, как поговаривали, была та ещё! Эта драка, где все удары наносились по-настоящему, продолжалась ровно восемь часов, пока их обоих не утихомирил случайно оказавшийся поблизости лейтенант особого отряда той же штурмовой группы.
Впрочем, слухи о возможностях штурм-пехоты были достаточно скудными в среде будущих пилотов. Не исключено, что среди пехотинцев циркулировали какие-нибудь не менее невероятные байки про летунов, обладавших реакцией Бога! Способных на скорости в две десятые световой, да ещё на вираже, провести истребитель сквозь кольцо, размерами едва превышающими размеры самого истребителя.
Три ха-ха и реверанс! — подумал бы в ответ на это курсант-первогодок. Те же «ха-ха!», но уже без реверанса — выдаст учащийся второго курса. Выпускник, а тем более — действительный пилот, ограничились бы, скорее всего, быстрой ухмылкой Потому что подобная байка была не так далека от истины…
Тогда, после принятия присяги, четверо второкурсников впускали новобранцев по одному в кубрик, где их уже поджидали с дымящимися чашками кофе в руках, — о, привилегия! — пятеро или шестеро курсантов четвёртого, последнего года обучения, каждый из которых имел помимо учебных и боевые вылеты.
Джокарту разъяснили, что жизнь пилота — не сахар и озвучена чаще траурными трубами, чем триумфальными фанфарами. Но Джокарт догадывался об этом сам. И, учитывая события, после которых он решил попасть в лётную школу, оставался к начатому разговору равнодушным. Потом ему сообщили, под большим секретом, сведения из штаба Крепости. Это было уже интереснее, и Джокарт узнал, что действительными пилотами после окончания курсов станет лишь каждый десятый. Остальным суждено погибнуть или выбыть по другим причинам раньше.
Четверо действительных пилотов из сорока курсантов! Как же… Как же это?! — думалось Джокарту.
Потом кто-то из выпускников спросил у него, сколько ему лет? Узнав, что таковых набралось неполных восемнадцать, все пятеро (или всё же шестеро?) поздравили его, заверив, что он может смело надеяться после становления на действительную службу, если, конечно, он окажется одним из десяти, протянуть целых десять лет.
— Двадцать восемь лет! Прекрасный возраст окончить жизнь! Не правда ли? — Один, самый тонкий и низкорослый, старался больше других.
Похоже, они сами не знают, о чём говорят, подумал Джокарт, который никак не прореагировал на последнее высказывание и которому сейчас было глубоко наплевать — получится ли у него стать долгожителем.
Затем в кубрик вошёл действительный пилот, только что вернувшийся из патрульного рейда Он будничным топом сообщил, что из пятнадцати истребителей в крепость вернулись всего девять, а потом добавил, особенно-то к Джокарту и не обращаясь, что всё, сказанное здесь и сейчас выпускниками, — правда. В появлении пилота во время курсантского «посвящения» не было ничего удивительного. Оно тоже являлось частью ритуала.
Джокарт понял причину такой пренебрежительности со стороны боевого летчика к его персоне. Ведь для этого летуна, пускай и не космического волка, а вчерашнего выпускника, у которого на глазах и уходили упомянутые девять из десятка, а теперь продолжают уходить остатки его сокурсников, для этого пилота Джокарт пока являлся всего лишь комком глины, из которого может быть и выйдет что путное, а может быть и нет. Тем более что всегда оставалась вероятность быть скомканным в бесформенную груду и оказаться отправленным кружить с венком в ногах по строго рассчитанной орбите. Здесь, в Крепости, ничего не пропадало даром. Даже мертвецы, которые в своих гробах являлись частью оборонительной системы Крепости. Джокарту потом пришлось пролетать в районе «службы второго срока», как называли это место. И его слёзные железы сработали тогда вовсе не от инъекции стимулятора, настолько подавляло открывшееся ему зрелище.
Тогда, в кубрике, он вспомнил «Хванг», лица матери, брата и отца, вспомнил свои полуночные мучения…
«У меня есть за что мстить!» — возникла банальная фраза, которую он тут же прогнал.
Вместо этого он сказал другое.
— Хочу научиться летать! Хочу стать пилотом истребителя…
— Для чего? Тебе объяснили, что это всё не романтика, а сплошной риск. Это даже не жизнь, по большому счёту, а долгое ожидание смерти… — сказал лётчик, вошедший в кубрик. — Или ты хочешь что-то доказать? Неважно кому…
— Пожалуй, нет.
— У тебя должна быть очень убедительная причина, иначе все твои жертвы окажутся напрасными. Поверь, жизнь, проведенная в чужой шкуре, лишь немногим лучше, чем смерть. Одно дело всё обдумать, осознать и отказаться от короткой карьеры пилота сразу после присяги, тогда ты будешь переведён в персонал обслуги взлётных площадок. Но учти, этот шанс имеется только до начала медицинского вмешательства, потом, когда в твои нервы и вены загонят столько химии и денег, что проще купить два новых истребителя, будет поздно. И выйти из игры ты сможешь либо с венком в ногах, либо ещё по более противной причине…
— Почему же всё это не объясняют до принятия присяги?
Пилот невесело усмехнулся.
— Ты слышал, что я сказал, как только вошёл в кубрик? Девять из пятнадцати… Вот сколько нас вернулось из, в общем-то, обычного рейда. Из вашей группы в пилоты выйдут лишь несколько человек. Может быть, каждый десятый, может, каждый восьмой. Но в любом случае, их будет немного Вот и сосчитай А затем подумай, что произошло бы, если желающих оказаться в учебных классах стало в два раза меньше? В три? В четыре? Тогда всего выпускного курса не хватило бы даже для одного полноценного сражения. Понимаешь?