Самым же главным событием минувших дней стала ревизия, произведенная Стуром, распоряжавшимся на корабле, и представителями команды, Куком и Хрипатым Бобом. Обследовав трюм, они убедились, что серебра там много меньше, чем погрузили в Пуэнте-дель-Оро, что половина добычи испарилась, а куда и как, про то ни один человек в экипаже, включая ван Мандера, не ведает, не знает. Помнилось, однако, что ночные вахты стояли парни Дойча, изгнанные с корабля, и что Том Садлер, казначей, хотел сказать о чем-то важном. Тегг и Стур, посовещавшись, решили его отыскать, но старый разбойник исчез, как растворился в воздухе. На берегу говорили, что он не задержался на Тортуге – то ли переплыл пролив и сгинул в дебрях Эспаньолы, то ли отправился в Кингстон, к давним своим приятелям.
Но Садлер ушел на баркасе и, значит, при всем желании не мог прихватить несколько тонн серебра. Оно осталось где-то в городе или в окрестностях, на берегу; похоже, его переправляли Дойч и преданные Пилу люди, и занимались этим несколько ночей, чтобы управиться с тяжелым грузом. Какому скупщику предназначалось серебро? Возможно, губернатору или любому негоцианту Бас-Тера, который, с выгодой для себя, сумел бы обменять металл на звонкую монету. Роль Садлера в этой операции была неясной; он мог пронюхать о чем-то случайно, но, вероятней, являлся посредником и получал процент от сделки.
Поиски Садлера не увенчались успехом, зато семерых ренегатов из ватаги Дойча отыскали и, повязав, доставили на «Ворон». Нашел их проныра Мортимер, обшаривший все кабаки и притоны от протестантской часовни до заведения папаши Пью. Остальное было делом техники: одних протащили под килем, других подвесили сушиться на якорной цепи, и не прошло и трех часов, как Стур добился полного признания. Имя скупщика сообщили Теггу, и тот вступил в переговоры, не покидая территории форта: грохнула пушка, и особняк кавалера Сент-Онжа лишился каминной трубы. Перед таким намеком Сент-Онж не устоял и тут же явился в гавань в сопровождении повозок и тяжелых сундуков.
Все это Серов пропустил, плавая в море бредовых снов, не чувствуя прикосновений Шейлы, не слыша ее голоса. Но утром пятого дня он очнулся, нашел ее руку и попросил воды. Его напоили и накормили, перевязали раны, а после он снова уснул, но кошмарные видения больше его не терзали. Снились ему полные ветра паруса, сизые волны Балтики и широкая Нева, что разделялась островом на два потока; на правом берегу стояла крепость, на левом – царский дворец, а на острове – две колонны с божествами вод и носовыми украшениями побежденных кораблей. Даже во сне он помнил, что ничего такого еще нет, но твердо знал, что все это будет – и крепость, и колонны, и дворец.
Когда он снова очнулся и с аппетитом поел, Шейла сказала, что хочет перевезти его на берег, в свою усадьбу в Ла-Монтаньи. Серов не возражал; с ЛаМонтанью, с домиком лекаря и рощей земляничных деревьев, у него были связаны только приятные воспоминания. Но перед тем, как отправиться в путь, он вызвал к себе ван Мандера и долго шептался с ним при закрытых дверях. На штурмана косились; хоть тот почти не участвовал в распре и никого не убил, но все же оказался с Пилом и Садлером, на стороне проигравших и, значит, виноватых. Теперь ван Мандер узнал о планах Серова, о том, что он оставит Вест-Индию и пиратский промысел и поплывет к берегам Старого Света, чтобы служить государю одной из самых отдаленных стран. Дорога туда тяжела и опасна, путь ведет через Атлантику и северные моря, и, чтобы пройти его, нужен боевой корабль, надежный экипаж и опытный штурман. Ван Мандер был штурманом от Бога, а кроме того, неглупым человеком; он понял, что такова цена прощения.
Они ударили по рукам, и Серов уехал в Ла-Монтань со спокойным сердцем, оставив корабль на Уота Стура и ван Мандера. Им полагалось подготовить судно к плаванию, возместить потери в экипаже и взять на борт ром, провиант и порох – все это, в знак примирения, поставляли губернатор де Кюсси и кавалер Сент-Онж. Восстановленный мир был крепким, ибо Сэмсон Тегг сидел на вершине утеса, и ровно в полдень и в шесть пополудни его канониры стреляли из пушки. Выстрелы были холостыми, отмерявшими время, но заодно напоминали, кто нынче хозяин в Бас-Тере. Де Кюсси, заслышав этот грохот, страдальчески морщился и удалялся выпить чаю в покои мадам Жаклин, где морщился опять – сервировка стола тоже напоминала о самозваном маркизе. Но тут губернатор был бессилен – его супруга обожала французский фарфор.
Тем временем корсары с «Ворона», сорившие дукатами и песо в кабаках, гадали, куда направится их новый капитан. Одни говорили, что в Мексику, другим была по нраву Куба или испанский Мэйн, а третьи шептались о Перу, о сказочной стране на тихоокеанском побережье, которую не грабили уже пятнадцать лет, со времен Гронье и Дэвида. Но Мортимер, слушая такие речи, хитро щурился и с загадочным видом намекал, что лишь ему известна цель грядущего похода. Прах и пепел! Как-никак Эндрю Серра его подельник и им останется, будь он хоть трижды капитаном! Еще Мортимер распускал слухи, что скоро станет боцманом, за что был не однажды крепко бит Хрипатым Бобом, претендовавшим на эту должность.
Серов чувствовал себя слишком слабым, чтобы ехать в Ла-Монтань на тряской повозке или, тем более, верхом на муле. Его перевезли морем, на люгере [101] , арендованном Шейлой, затем подняли на носилках к дому и уложили в огромную кровать в спальне Джозефа Брукса. Кроме Шейлы, с ним отправились Страх Божий в чине капитанского денщика, братья Свенсоны – для охраны усадьбы, а еще ларец с различными снадобьями, приобретенными у старого Пьетро, в единственной на весь Бас-Тер аптеке. Возможно, эти настойки и впрямь оказались полезными, или воздух, фрукты и заботы Шейлы исцелили Серова, только через пару дней он поднялся и вышел в сад. Спустя недолгое время он смог прогуляться к роще земляничных деревьев, сначала с Шейлой, потом один и наконец добрался до хижины покойного Росано.
В ней ничего не изменилось – собственно, в скудной обстановке меняться было нечему. Стол, табуреты, спальные топчаны и сундук… Серов откинул крышку, разгреб пожитки лекаря, сдвинул в сторону ларец с хирургическими инструментами, пару штанов, чулки, истрепанный камзол, чернильницу и перья. На самом дне лежала книга, а рядом – листы грубой бумаги, заполненные его почерком. Он так и не закончил перевод… можно считать, только начал… А ведь для Росано это было важным! Росано был совсем иным, чем дельцы Бас-Тера или морские разбойники и все остальные, что окружали Серова в этой реальности; он вспоминал о Росано как о друге и размышлял о том, найдет ли, кроме Шейлы, кого-то столь же близкого. Человека, с которым можно потолковать об устройстве мира, о нынешних и минувших временах, о том, что ожидает людей, их страны и творения, в далеком будущем.
Он вытащил книгу, положил на стол, перелистал страницы, носившие следы огня. Росано хотелось, чтобы ее перевели на французский или английский, а лучше – на оба языка… Почему? Чтобы вдохнуть новую жизнь в старый фолиант, сделать текст доступным для других народов? Или, полагаясь на собственную память, он надеялся восстановить утраченное, то, что было на обугленных страницах?.. На этот счет хирург выражался очень смутно – говорил, что в книге есть благие вести и есть ужасные и что работа над ней – дело Божье, а для него, Росано, искупление греха. Какого? О том, наверно, уже не узнать…