У этого сооружения стоял Брюс Кук и задумчиво разглядывал чью-то спину в турецком узорчатом халате. Его обладателя держали, завернув локти за спину, Люк Форест и Колин Марч; голова пленника находилась в воде, и, судя по тому, как дергались тощие ноги в остроносых туфлях, ему это не слишком нравилось.
Увидев Серова, Хрипатого и Абдаллу, Кук радостно ощерился и приказал:
– Вынимайте, парни, эту вошь. Пусть капитан на него глянет.
Люк и Колин дернули страдальца вверх. То был костлявый щуплый турок лет пятидесяти; он задыхался и кашлял, пучил глаза и хрипел что-то неразборчивое. Вода стекала по бритой голове на бороду и усы, пятнала халат, и так уже наполовину мокрый, растекалась лужей возле ног. На пирата этот человек не походил, и, вероятно, под его командой были не воины с саблями, а слуги с вениками.
– Ну, в чем тут у нас сложности? – поинтересовался Серов, осматривая пленника.
– Человеческих слов не понимает, – доложил Брюс Кук. – Я его спрашиваю: где Караман, козел одноухий? Где девушка-красавица и двадцать наших камерадов? Где карамановы шебеки? Где? Где? – С каждым «где» Брюс дергал турка за бороду. – На английском спрашиваю, на французском и даже на чертовом кастильском, прости Господь мне этот грех! Не понимает, краб вонючий! Может, на дереве подвесим и разведем под пятками костерок? Или макать его дальше?
«Первый раз вижу, чтобы так учили языкам», – подумал Серов, а вслух сказал:
– Макать не надо. Пусть отдышится, и Абдалла с ним побеседует. Ну-ка, Люк, похлопай его по спине.
Люк хлопнул, заставив турка согнуться в три погибели. Наконец тот перестал кашлять, уставился на Брюса, пробормотал «эфенди» и что-то еще, совсем непонятное.
– Просит пащады у гаспадина, – невозмутимо перевел Абдалла.
– Вот господин! – Кук показал на Серова. – Большой-пребольшой эфенди! Не ответишь ему, огрызок, к шайтану попадешь!
Упав на колени, турок заговорил, мешая слова с хрипами и кашлем. Абдалла слушал, склонив голову к плечу и поглаживая рукоять сабли. На турка мавр глядел без всякого сочувствия.
– Мурад его прэзренный имя, – сказал он. – Он… как это на англиски?.. хазяин двор?..
– Дворецкий или управляющий, – подсказал Серов. – Что еще он говорит?
– Он клястся, что нэ ходил в морэ, нэ брал чужой корабл, нэ обижал сынов Христа… только чут-чут, кагда они сидэт в яма. Просыт милости, мой капитан. Турэцкий сабака! – В темных глазах Абдаллы сверкнула ненависть.
– Милость будет, – буркнул Серов. – Будет, если он расскажет, где Караман, моя жена и мои люди. Мне сообщили, что Караман пришел на Джербу со всей своей флотилией и захваченными невольниками. Почему его здесь нет? Где он зимует? Спроси-ка турка об этом.
Мавр вступил в переговоры с пленным. Мурад то униженно кланялся, то падал на колени, то воздевал руки к небесам, призывая Аллаха в свидетели; было ясно, что он перепуган до судорог и говорит чистую правду.
– Караман быват здэс рэдко и нэ всякий зима, – наконец произнес Абдалла. – Он приходить сюда, эсли нада сгаворится с другим реис о большом набэге. Тут у нэго малый дом, мало слуг, мало жэнщин, мало… как это?.. вэселых дел.
– Мало развлечений, – уточнил Серов. – Дальше!
– Зима он жить в балшой памэстье у Аль-Джезаир, [89] болшэ, чем тут. Там гаван для корабл, там хароший дом, там много раб, там тюрма, где раб ждат выкуп. Все там! – Абдалла показал рукой на запад.
На миг в глазах Серова потемнел белый свет. Зря он поверил Эль-Хаджи, проклятому мерзавцу! Все оказалось бессмысленным, бесполезным! Долгое ожидание на Мальте, переговоры с великим магистром, этот поход, гибель множества людей – и магрибцев, и тех, что были в его воинстве…
Он втянул воздух сквозь стиснутые зубы и постарался успокоиться. Он был уроженцем иного времени, сыном двадцатого века; в его эпоху разум превалировал над чувствами, а отчаяние смирялось логикой. И эта логика подсказывала, что поступил он верно: нашел союзников, набрал бойцов и не позволил им скучать в бездействии и лености. Последнее стало бы большей ошибкой, чем налет на Джербу, ибо лишь тот корсарский вождь имеет власть, чьи люди не остались без добычи. Это диктовала логика пиратского ремесла, и Серов понимал: случись такое, и он лишится и корабля, и команды.
Эта мысль его отрезвила.
– Спроси, был ли здесь Караман, – велел он Абдалле.
– Был, – отозвался через пару минут переводчик. – Был нэдолго, два или три дна. Оставит тут поврэжденный шэбек и младшэго реиса Сулэйман Аджлах, что значит Лысый. Приказат, чтобы Лысый чинил корабл и сдэлал новый команда.
– Где он сейчас, этот Сулейман?
– Жить в касба, – сообщил мавр после переговоров с Мурадом. – Тэпер навэрнака мэртвец, и Сулэйман, и его люди.
– Уж точно, все мерртвяки, – с мрачным видом заметил Боб. – Хрр… А их лохань, скорей всего, сгоррела.
– С Караманом была женщина? Этот, – Серов кивнул на пленника, – ее видел? Молодая женщина, волосы светлые, глаза голубые… Видел ее или нет?
Абдалла начал новые переговоры с турком. Серов ждал, сунув ладони за пояс, чтобы не было заметно, как дрожат пальцы.
– Этот пэс ее нэ видеть, – произнес мавр. – Но Караман хвастал, что ест на его шэбек жэнщин. Очэн красивый жэнщин, толко с этим… – Абдалла обозначил рукой выпуклось живота. – Когда разрэшится от брэмени, Караман подарить ее дэй Алжир, и дитя тожэ. Дэй на нэго сэрдит – мало платит Караман дэю. Нада дэлать хароший бакшиш… красивый жэнщин, красивый рэбенок, золото…
Шейла должна родить в мае… три месяца осталось… – мелькнуло у Серова в голове. Успеем! Он вытащил руки из-за пояса – пальцы больше не дрожали.
– Спроси о наших парнях, Абдалла. Про Стура, Тиррела и прочих.
– Я ужэ спрашиват, мой капитан. Он ничэго нэ знат, – молвил мавр. – Но я думат так: эсли гаспажа в Алжир, они тожэ в Алжир. Там болше дават за крэпкий раб.
Наступило молчание. Серов покачивался с пятки на носок, с носка на пятку, посматривал то на турка, то на бассейн, будто примеряясь, не утопить ли в нем пленника. Мурад с ужасом озирался, встречая хмурые взгляды корсаров. Они глядели на него как волки на кролика.
– Что будем делать с этим ублюдком? – нарушил тишину Брюс Кук. – И с остальными бабами и мужиками?
– Хрр… – произнес боцман, дождался кивка Серова и посоветовал: – Загнать бы всех в каморрку поменьше, дверрь и окна забить, а дом поджечь. Саррацинским душам одна доррога – в прреисподнюю… Пусть к огоньку прривыкают.