Сунув кинжал в ножны, Герен буркнул:
– Это от тебя разит как из бочки, приятель, а мы вина не пьем. Аллах запрещает.
Махмуд потер свой кривоватый нос.
– Сразу видать, что вы обратились недавно и рыскаете на курсе, как судно в галфвинд. [103] Надо изучать Коран и божьи заповеди! Аллах не велел пить вина, а про джин и ром не сказал ни слова. Это большая милость с его стороны и повод надраться. Есть тут одно местечко… зовется «Ашна»… [104]
– Веди, – кивнул Серов, и через пять минут они окунулись в суету базара.
Махмуд шел уверенно, словно гончий пес по следу кролика, – похоже, в «Ашне» он бывал не раз и мог найти дорогу хоть с закрытыми глазами. Встречные и поперечные отскакивали от его брюха, как от огромного упругого мяча; тех, кто не успел посторониться, сын Аллаха из Уолласи швырял на прилавки и корзины с фруктами, а то и под верблюжьи копыта. Видимо, туркам это дозволялось.
Они вступили на улицу, крытую галереей, и лже-осман, оглянувшись, протиснулся в незаметную щель в беленой стене. За нею зигзагом шел темный узкий коридор, кончавшийся крутыми ступенями. Серову показалось, что он спускается куда-то в глубь холма, на котором был выстроен город, в некое тайное подземелье, замаскированный бункер. Очевидно, это было недалеко от истины – хотя Аллах не вспомнил про ром и джин, в Магрибе за торговлю спиртным сажали на кол.
Отдернулась тяжелая шерстяная занавеска, и в ноздри ударило приторным сладковатым ароматом. Вдоль стен большой квадратной комнаты, скудно освещенной двумя фонарями, сидели и лежали на коврах мужчины – все как один в полной прострации. Вился в полутьме дымок, булькала и сипела вода в кальянах, слышались хриплое дыхание и стоны блаженства. Опиумокурильня, догадался Серов.
– Нам дальше, братва, – проинформировал толстяк, увлекая их в более освещенную каморку. Тут были две двери с засовами, стол, табуреты, десяток зажженных свечей и потертый ковер на каменном полу – вполне приличное убранство для тайного притона алкоголиков.
В дверь, что вела в курильню, просунулся старик в чалме – то ли чауш, [105] то ли хозяин заведения. Махмуд буркнул что-то на арабском, Абдалла добавил, и толстяк поморщился:
– А ты, похоже, настоящий сарацин! Ну, хочешь кофе, будет тебе кофе… Только, парни, я сейчас не при деньгах, поиздержался малость. Но, клянусь бородой пророка, при случае отдам! А лучше выпивку поставлю!
– Забудь, – сказал Серов. – В наших карманах кое-что еще бренчит.
На столе с похвальной скоростью возникли кружки, две бутылки можжевелового джина, блюдо с мясом барашка и круглый тонкий хлеб. Абдалле старик принес дымящийся кофейник.
– Значит, ты купец, почтенный Мустафа, – молвил Махмуд, разливая спиртное. – И где же ты ведешь свои коммерческие операции?
– Большей частью за Гибралтаром, – пояснил Серов. – Торгую с кастильцами да португальцами.
– Хе-хе! – Джин забулькал в глотке толстяка. – С кастильцами, значит, торгуешь! С кастильцами да португальцами! Ты им, значит, ядра и пули, а они тебе – золото и серебро! И где товар берешь? На подходе к Кадису и Лиссабону?
– У каждого свои угодья, Махмуд. Наша торговля тогда прибыльна, когда нет лишней болтовни.
– Это верно, Мустафа. А я вот, – толстяк запустил пальцы в бороду и понурился, – я вот нынче не у дел… нет, не у дел… А ведь с какими людьми плавал! С какими добытчиками, с какими кровопийцами! С Сала-Реисом, Юсефом ад-Дауда и самим Абу Муслимом! Эти с кем только торговлю не вели! И с кастильцами, и с генуэзцами, и с марсельцами да тулонцами! Само собой, с венецианцами тоже… Да, были времена!
Серов молча пригубил из кружки и строго зыркнул на Герена – чтобы не увлекался. За Деласкеса можно было не тревожиться – тот цедил спиртное по капле, поглядывал на лже-османа и что-то проворачивал в уме. Абдалла, держа крохотную чашечку тремя пальцами, наслаждался ароматом кофе.
Принялись за барашка, и Махмуд, обглодав мясо с ноги, произнес:
– У Сала-Реиса я присматривал за гребцами, а у Юсефа и Муслима был канониром. Тебе не нужен пушкарь, Мустафа? Или надсмотрщик? У меня гребцы не зажиреют… – Он вытер сальные руки о халат и отпил из кружки. – Я, знаешь ли, бичом до кости прошибу! Я…
– На моем судне нет гребцов. Парусный корабль, бригантина… Ты слишком отяжелел, Махмуд, чтобы лазать по мачтам. Но если ты хороший канонир, мы можем договориться.
– Со ста ярдов выбью глаз воробью!
Кружка взлетела вверх, джин снова булькнул в горле лже-османа. Серов покосился на Деласкеса – тот едва заметно покачал головой. Но это предостережение было лишним; нанимать толстого пьянчугу он не собирался. Другое дело, угостить и расспросить.
Серов мигнул Деласкесу, и тот наполнил кружку Махмуда.
– Тебе довелось плавать только с тремя капитанами? С Сала-Реисом, Юсефом и Муслимом?
– Были и д-другие. – Язык у ренегата слегка заплетался. – Б-были, б-были, как н-не б-быть… В этих краях я уж-же с-семнадцать лет…
– Ибрагима Карамана знаешь? Карамана по прозвищу Одноухий Дьявол?
– С-слышал о таком, но к н-нему не н-нанимался. А ч-что?
– Очень мне нужен этот Караман, – сообщил Серов. – Счет за ним неоплаченный… Случайно он в Тунис не заходил? Месяца два-три назад?
– Н-нет. Я бы з-знал. Я с-слежу за всеми к-кораблями в гавани. – Махмуд выпил и осведомился: – А ч-что за счет у т-тебя к Караману?
– Сошлись мы с ним в Эс-Сувейре, что в Марокко, и поспорили, чей клинок острее. – Серов огладил рукоять своего ятагана. – Спорили при свидетелях и на деньги. Караман рассек саблей газовый шарф, а я – волос одной гурии… Меня признали победителем, но Караман денег не отдал, а той же ночью улизнул из Эс-Сувейры.
– Эт-то с-серь-рьезно, – согласился Махмуд и присосался к кружке. Потом спросил: – Н-на б-большие деньги с-сп… с-спор-рили?
– На один серебряный куруш. Но, сам понимаешь, дело чести.
– П-пра-авильно! – Махмуд хотел ударить по столу кулаком, но промахнулся и врезал себе по колену. – Ч-честь пр… пр… прежде в-всего! К-клянусь Аллахом!
– Значит, не было его в Тунисе?
– Н-нет. Точно, н-нет! З-зато им… им… имеются д-другие н-новости!
– Расскажи.
И Махмуд, сопя и запинаясь, принялся рассказывать. О том, что любимая белая верблюдица бея родила двухголового верблюжонка; о том, что в Стамбуле, лишившись своих привилегий, бунтуют янычары, грозятся поднять султана на копья; о том, что евнух из гарема кади вдруг оказался вовсе не евнухом и ему залили в задницу свинец; о том, что в горах появилась банда разбойников-берберов, которые режут всех без пощады, а главарь той банды зовется Турбат, что на арабском значит «могила». Серов послушал-послушал, плюнул и полез в кошель за поясом. Достал горсть серебра, бросил на стол и произнес: