Я уставился на него, сообразив, что вопрос действительно не праздный. Кто ж такое видал, чтобы у колдуньи под рукой не оказалось черного ворона, кота или пса, черной крысы на худой конец? И в делишках темных помогать, и с нечистыми духами связь держать, да и за домом, каков ни есть, приглядывать. Готовя обиталище колдуньи, я как-то упустил это из виду, и теперь приходилось отдуваться.
– Издох, – тихо сообщил я, дивясь собственной находчивости. – И впрямь, был кот чародейский, размером ну почти с вашего. Может, даже и побольше. Только на задних лапах не ходил и сапог не носил. Но вот как раз намедни, слава Господу, помер. А то б я не решился сюда идти – до того свирепая тварь была. Но дух его непременно где-то поблизости и с ним нужно держать ухо востро! А лучше – оба уха. Не ровен час…
Маркиза, похоже, вполне удовлетворили мои объяснения, и он, согласно кивнув, пошел за мной, держа на всякий случай руку на эфесе меча.
– Здесь подождем, – проходя под изрядно обветшавший свод караульного помещения, негромко предложил я.
– Нужно соорудить факел или развести костер, – оглядываясь впотьмах, сказал маркиз.
Я только руками замахал, мол, надо же удумать такую несусветицу.
– Ни в коем случае. Не ровен час, старая карга заметит огонек – решит, что мы пришли ее ограбить. Моментально примчится, и тогда уж несдобровать. Вот как вернется к утру, напляшется, сытая будет, довольная, сонная, опять же. Как увидит, что мы ничего тут не тронули, поймет, что пришли не на разбой, а со всем почтением, и просьбу твою за то исполнит. Она, когда спать хочет, добрее всего становится, – говорю я, а про себя думаю: «Пока этак в потемках сидишь да шепотом истории друг другу рассказываешь, волей-неволей ближнему доверять начинаешь. А если он тут и вовсе единственный, то чуть ли не братом становится».
Вот, стало быть, шепчу я так, а сам чувствую – прислушиваться начал. Ежик где-то затопал, а мне уж бог весть какая ерунда чудится, мышь пискнула – и вовсе духи неупокоенные из стен на волю полезли. А маркиз ничего так, не робкого десятка, переждал, огляделся, понемногу освоился, затылок почесал и заявляет:
– Надо покуда осмотреть тут все, что да как. В конце концов, я не крестьянин, голь беспорточная, чтобы у ведьмы одолжений просить. Так что пусть радуется, лиходейка, что под могучую руку не подвернулась.
Руки у Алекса и впрямь неслабые, что мудрить. Но я продолжаю себе простака изображать, чтоб потом, когда нужно, сказать, мол, я предупреждал – зачем не послушал?! Ну а маркиз уперся, ни в какую, говорит: ради справедливости, ежели настойку этого самого корня найду – оставлю золотую монету, а на нее не то что бутыль – пруд валерьянки купить можно. Тут я, понятное дело, тяжко вздыхаю, говорю, что лучше было бы дождаться возвращения старухи, но, в конце концов, мое дело маленькое, соглашаюсь. Прошу маркиза быть осторожным, не шуметь и тихонько веду его туда, где обустроил самую что ни на есть сердцевину ведьминого логова. Сено под ногами свежее, благоуханное, чуть шуршит. Я его специально накидал, совсем как в былые времена. И точь-в-точь по-настоящему вышло, и петлю, что на крышке люка, не видно.
Маркиз посреди комнаты замер и давай взглядом по сторонам шарить: где что лежит.
– Негусто как-то.
Да уж откуда чему взяться? Дали бы мне денька три, я б тут наворотил от всей души, а так – чем богаты. Ну да, маркиз, хоть и остался недоволен первоначальным осмотром, тут же стал шарить по полкам, открывать всякие бутыли, нюхая купленные мной в городе настойки и отвары. А того, что на столе, прямо одно-одинешенько, как перст, торчит будто и не замечает. Тут я ему, наконец, и говорю:
– Может, вот это оно? – и пальцем в бутыль тыкаю.
Он поворачивается.
– Может, и оно, – говорит и делает шаг к ловушке. И тут вдруг: хруст! треск! Дыхание с присвистом, глаза в темноте пылают, слышится душераздирающее «мнэу!», такое яростное, будто всем кошкам Савойи в единый миг на хвост наступили. Тут я соображаю: не помер-таки ведьмин кот или, того хуже, – ожил. Сиганул в сторону и аккурат на крышку люка. И тут слышу вопль: «Засада!» А вслед за тем – звон стекла, впивающиеся в меня когти, ускользающая из-под ног поверхность. Я взвыл и тут же покинул этот мир.
Когда б Господь наградил меня писательским даром, я бы сейчас такого нагородил, что просто дух захватывало бы. Но тут уж как кому повезло. Лично я на свои дары не жалуюсь и на чужие не зарюсь. Ну а если то, что было, излагаю чересчур просто, без прикрас и выкрутасов, то уж не обессудьте – как умею.
Так вот, в миг, когда я увидел нечто ужасное с глазами-плошками, орущее благим матом, я решил, что смерть моя пришла, даже не то что решил – мозг и подумать-то ничего не успел, а вот словно вдруг понял. А потому – бац! – крышка люка подо мной в один миг упала вниз, и петля, лишенная добычи, обвисла ни с чем, удивленно распахнутой пастью обманутой смерти. Честно сказать, мне не впервой играть с ней в жмурки, но этот случай почему-то запомнился особо.
Я уже прежде рассказывал, что одновременно живу в двух мирах: в здешнем, людском, и другом, волчьем, а потому могу перемещаться меж ними по своему усмотрению, а иногда и без оного, вот как теперь, спасаясь от гибели. Едва исчез я здесь, в смысле, там, как тут же с висящим на мне котом очутился в мире, где светило волчье солнышко, именуемое там, откуда я взялся, Луной.
Конечно, башни никакой тут не было и в помине – с чего бы вдруг нормальному, да и не совсем нормальному, вроде меня, волку пришла в голову идея строить башню? Для кого? От чего? Все равно, сильнее нас в этих краях никого нет. Медведь, разве только, но со стаей и ему не совладать.
Одним словом, там, где еще совсем недавно красовалась обглоданная временем руина, стеною высился лес. Совсем близко от места внезапного моего появления слышался голодный вой сородичей, вышедших погонять благородных оленей или, на худой конец, изрядно менее благородных голоногих – недостойная добыча для целой стаи, но в скудное время и такая сойдет.
Между тем возбужденный собственной храбростью кот продолжал истошно орать мне на ухо:
– Держи его! Держи негодяя! Ты арестован!
Вопил он так без передыху, точно на дворе стоял март, пока вдруг не увидел устремленные на него со всех сторон заинтересованные желтые глаза подоспевшей на странный звук стаи.
Помнится, я уже прежде говорил, что не слишком лажу с местной родней и та в ответ вовсе не торопится проявлять ко мне пылкой любви, или хотя бы теплой дружбы. Но и трогать меня здесь опасаются: ворчат, щетинятся, отходят в сторону, огрызаясь, но все ж таки не нападают.
С голоногими и вовсе не сговоришься. Они, чуя подвох, попросту бросаются в паническое бегство, хоть и знают, что спастись в гнездах, упрятанных в кронах деревьев или в горных пещерах, от меня не удастся. И ведь что глупо-то – я никого из них даже пальцем не тронул: просто из волка в человека перекинулся. А страху – будто я каждого из них в малолетстве покусал. В общем, жить в том мире неуютно, но погулять в одиночестве, не опасаясь любопытных взглядов, или, вот как сейчас, в прятки со смертью поиграть – можно.