Впрочем, блужданий опасаться не приходилось - по левому борту тянулся Дикий Берег, и Дженнаку, даже без зрительной трубы, удавалось разглядеть золотой песок, возносившиеся над ним пальмы с растрепанными кронами и темно-зеленый вал джунглей, маячивший в отдалении. Кое-где он сменялся полями, и тогда золотистую ленту прибрежных песков прерывал темный штрих пристани и едва заметные точечки лодок; а над ними вставали стены форта, плетеные крыши хижин и шест с шелковым стягом. Но такие поселения, подобные тому, которое покинул Дженнак, были редкими и встречались один раз на два дня пути; Дикий Берег все еще оставался диким, хоть переселенцы из Рениги осваивали его не первый десяток лет.
Затем берег рассекли бесчисленные серебристые ниточки речных протоков, на горизонте поднялись горы, а по правому борту возникли острова, подобные корзинам с пышной зеленью - кейтабский архипелаг Йантол. Теперь корабль плыл вдоль ренигского побережья, простиравшегося с востока на запад на восемь соколиных полетов, до территорий, где властвовал сагамор Че Чантар. Тут непроходимые дебри откатывались вглубь континента, к подножиям горных хребтов, уступая место бескрайним плантациям какао и табака, плодовым и пальмовым рощам, частым селениям и городам, выстроенным из глины и желтоватого ракушечника. Городов было много, почти три десятка, но ни один из них не считался столичным, как Инкала в Арсолане или одиссарский Хайан. Столица - место, где пребывает сагамор, а ренигский властитель постоянной обители не имел. Как говорили, было у него с полсотни дворцов, разбросанных там и тут, но одинаково богатых и великолепных, и в каждом он жил немногие месяцы, а затем перебирался в следущий, дабы ни один край его обширной страны не чувствовал себя обделенным милостью и присутствием повелителя.
Взирая на проплывавший мимо берег, на столпотворение судов в просторных гаванях, на встречавшиеся в море кейтабские и атлийские корабли, большие тростниковые лодки с Перешейка и арсоланские плоты под парусом и веслами, Дженнак думал о том, что ахау Рениги мог бы выстроить себе не пятьдесят, а целую сотню дворцов из резного мрамора, и каждый сделался бы чашей, полной драгоценностей и сокровищ. Страна его была сказочно богата - и теплым климатом, и плодородными землями, и чистыми водами, и лесами, в которых, правда, дорогие породы деревьев являлись уже редкостью. Зато жемчужные отмели и копи в горах были неисчерпаемы; добывали там железо и медь, нефрит, серебро и золото, и наиболее ценное - самоцветные камни, рубины, изумруды и топазы, аметисты и сапфиры, и прозрачные кристаллы, игравшие в солнечном цвете всеми цветами радуги.
Столь богата была Ренига, что даже не чеканила своих монет, ибо скапливались в ней чейни из Одиссара и Коатля, и арсоланские диски с изображением солнца, и кейтабское серебро. Знатным семействам и купцам их хватало, чтобы торговать с кем угодно и чем угодно; простые же люди рассчитывались за товар и платили налоги бобами какао или мерами бобов, заменявших звонкую монету. Самым же дорогим в Эйпонне, самым уникальным средством платежа были ренигские медные коробочки для хранения особо редкостных камней, цена которых исчислялась сотнями чейни. Цену эту вырезали на крышке, а сами коробочки хранили в ларцах, украшенных перламутром и жемчугом. И за один такой ларец можно было выстроить крепость, проложить дорогу или снарядить четыре больших корабля с тысячей воинов. Впрочем, рениги воинственностью не отличались и, в силу давней традиции, враждовали лишь с горным Сиркулом, так что владыка их мог тратить деньги не на солдат, а на прокладку дорог и возведение дворцов.
Дженнак, хоть и повидал многое, в странствиях своих до Рениги не добрался - видимо, от того, что эта часть мира казалась его отцу, чаку Джеданне, столь же благополучной, сколь и далекой, и представлявшей интерес для Дома Одисса лишь как рынок для сбыта бумаги, шелковых тканей и всевозможных снадобий вроде желчи випаты. К тому же напрямую с Ренигой одиссарцы не торговали, а изделия их вывозились кейтабцами с Кайбы и Гайяды, наживавшими на том немалый доход.
Пока был жив Ахау Юга, его наследник занимался более важными и опасными делами, чем искусство торговли. Вернувшись из Иберы, отправился он в Юкату, в храм Вещих Камней, который всякому благородному человеку полагалось посетить хотя бы единожды; затем поехал в северные леса, к повелителю Хараду - для разрешения спора за побережье Бескрайних Вод и города, находившиеся в ничейных землях между Тайонелом и Одиссаром. Ездил Дженнак туда не раз и даже принял участие в походах тайонельцев, сражавшихся с меднокожими дикарями из Края Тотемов и Лесных Владений. Казалось, Харад испытывал посланника, памятуя о том, что этот одиссарец взял жизнь Эйчида, младшего из его сыновей и великого воина. Убедившить, что победа та была не случайной, и что Сын Сокола не уступит ни в чем Потомкам Волка, Харад сделался сговорчивым и скрепил договор о размежевании спорных земель. К Одиссару отошли богатые владения, княжества Тани-шу и Хида, отвоеванные в бескровной борьбе согласно заветам Чилам Баль. Ибо сказано в Книге Повседневного: спорьте, не хватаясь за оружие, спорьте, не проливая крови, спорьте, но приходите к согласию.
С Севером согласия удалось добиться, а вот с Югом так не получилось, ибо Ах-Шират, атлийский повелитель, был заносчив и горд сверх всякой меры. Пока Дженнак обретался у Харада и странствовал в заснеженных лесах Края Тотемов, южный одиссарский рубеж стерег Джиллор, воитель грозный и умелый, почитавшийся за лучшего накома в Срединных Землях. Сказано: если в полдень битва, точи чель на рассвете - но сказано не о Джиллоре. Он точил клинок за десять дней, а то и за месяц, и был тот клинок подобен всплеску молнии над горами Коатля.
Но стоило затеяться большой войне, и Дженнак, а не Джиллор, очутился на берегах Хотокана с двадцатитысячным войском за спиной, как и полагалось наследнику и второму лицу в государстве. Хотокан, бурный и широкий поток, разделял атлийские и одиссарские земли, и, на взгляд самонадеянного Тегунче, главного из накомов Ах-Ширата, выглядел непреодолимым. Но Грхаб, кладезь военных хитростей, сказал, что любой сеннамит одолеет эту речушку с бурдюком из бычьей шкуры, а разве одиссарцы уступали сеннамитам? Конечно же, нет! И Хотокан остался за плечами вымокшего дженнакова воинства, а впереди были атлы, и полегли они в том бою, как тростник под ножом плетельщика циновок. Впрочем, не в первый раз, ибо заносчивость и гордость боевой сноровки не заменяли.
А потом, как бывает всегда, оказалось, что речи победителя вдвое слаще речей побежденного, хоть мед их приправлен отравой - но Ах-Шират, с братом своим Тегунче, съели и сладкое, и горькое, уступив одиссарскому наследнику правый берег Хотокана, где через год поднялись насыпи с крепостями, и от каждой той крепости был переброшен мост, чтобы не портить более бычьих шкур, переправляясь в бурливых водах. Это строительство было тяжким испытанием для Дженнака; вместе с воинами ломал он камень в атлийских горах, копал рвы, нырял в ледяную речную воду, забивая в дно сваи, обгорал на жестоком южном солнце, тесал бревна, ставил частокол и сажал перед ним ядовитый кактус тоаче. Но он не жаловался, ибо помнились ему слова, сказанные Унгир-Бреном - про то, что милость богов бывает тяжелее их равнодушия, и про то, что лучше умереть расколотым нефритом, чем жить куском угля.