«Рассказ формируется не только описываемыми в нем событиями, но и самим рассказчиком». Ирулан вспомнила этот афоризм Бене Гессерит и такую же древнюю поговорку Жонглера. В ее руках — и в ее пере — сосредоточена власть влиять на то, что будут знать грядущие поколения. Или будут думать, что знают.
Здесь, в величественной цитадели Муад’Диба, Ирулан чувствовала, что ее рвут на части. Отец и другие члены изгнанного Дома Коррино, ожидавшие от нее верности, отвергли ее за то, что она предпочла им своего мужа. Точно так же Община Сестер не могла поверить, что Ирулан пренебрежет ими. Сестры не поверили, что принцесса посмеет отказать их требованиям повлиять на императора, отчаянно надеясь обрести утраченный контроль над действиями их долгожданного Квисац-Хадераха.
Ирулан уже давно не была уверена в необходимости соблюдать свои прежние обязательства. От нее все чего-то хотели. Всем от нее было что-то нужно. В конце концов она пришла к выводу, что больше всех в ней нуждается ее официальный супруг, хотя и весьма своеобразно.
Пауль Муад’Диб умер от кинжального удара, но сумел вернуться с того света. Ирулан попыталась представить себе, как опишет этот эпизод в следующем томе распухавшего на глазах биографического трактата.
«Я напишу, что никто не может убить Муад’Диба. И люди поверят в это. Они поверят мне».
Да и как смогут они не поверить?
Пауль никогда не говорил о любви к Ирулан, никогда не проявлял по отношению к ней даже крупицы страсти, но он научился уважать ее знания и опыт. Она вспомнила жуткую картину: лежащий на полу в луже собственной крови бледный Пауль. До того момента она не могла даже вообразить себе, как потрясет ее это зрелище.
В сознании уже начали возникать подходящие слова и фразы. Она останется здесь и будет писать, и пусть ее судит история.
По священной милости Муад’Диба.