Думаю, что улыбнулся тогда. Даже уверен в этом.
Стрела моя помчалась сквозь ночную тьму и вонзилась в цель – толстого белого паука, бежавшего по сверкающей сети.
Паучиха бросилась на меня, но я не сделал ни малейшего движения, чтобы отшвырнуть ее пинком или раздавить каблуком ботинка. Острая боль пронзила лодыжку.
«Ярки и многоцветны сны, которые ткут пауки сновидений».
Ночью, возвращаясь из леса, я старательно чищу стрелы и открываю большой нож с узким крючковатым лезвием, чтобы разрезать собранные мною мешочки с ядом. Я вскрываю их по очереди, как до этого вырезал из неподвижных белых тел пауков сновидений, а потом выжимаю яд в бутылку, где он ждет дня, когда за ним прилетит Корбек.
Потом достаю миниатюрную чашу, искусно сделанную из серебра и обсидиана, украшенную светящимися рисунками пауков, и наполняю ее крепким темным вином, которое привозят мне из города. Затем мешаю вино своим ножом, пока лезвие снова не станет чистым и блестящим, а вино более темным, чем прежде, и поднимаюсь на крышу.
При этом часто вспоминаю слова Корбека, а вместе с ними и свою историю, мою любимую Кристу и Джерри, и ночь, полную огней и пауков. В то краткое мгновение, когда я стоял на поросшем голубым мхом стволе с луком, готовым к выстрелу, мне казалось, что я совершенно прав, и принял решение. Но все обернулось для меня плохо, очень плохо: после месяца бредовых видений я очнулся в башне, куда забрали меня Крис и Джерри, чтобы заботливым уходом вернуть мне здоровье. Мой великолепный выбор не был таким значимым, как могло показаться.
Иногда я думаю: действительно ли это был ВЫБОР? Мы часто говорили об этом, когда я выздоравливал, и история, которую рассказала мне Крис, не похожа на ту, которую помню я сам. По ее словам, мы не замечали паучихи до тех пор, пока не стало слишком поздно; она тихо опустилась мне на шею в ту самую секунду, когда я выпускал стрелу, убившую самца. А потом, говорила мне Крис, она раздавила самку фонарем, который Джерри дал ей подержать, а я свалился в паутину.
И действительно, рана у меня на затылке, а не на лодыжке, и рассказ Крис звучит вполне достоверно, поскольку за годы, прошедшие с той ночи, я успел хорошо узнать пауков сновидений и знаю, что самки – это коварные убийцы. Они неожиданно прыгают на свои жертвы, а не атакуют по поваленным деревьям, как обезумевшие железороги. Это не в обычаях пауков.
И ни Криста, ни Джерри не обратили внимания на бледное крылатое существо, бившееся в сети.
Но зато я помню его превосходно, как помню в течение бесконечно долгих лет паучиху, несущуюся в мою сторону, когда я стоял замерев. Впрочем, говорят, что укус паука сновидений вызывает у жертвы странную реакцию.
Разумеется, так могло получиться и в моем случае.
Порой, когда Белка взбирается за мной по ступеням, царапая черные кирпичи когтями своих восьми белых ног, меня поражает несправедливость происшедшего, и я понимаю, что слишком много жил сновидениями.
Ведь сны часто лучше действительности, а рассказы – гораздо красивее жизни.
Криста не вернулась ко мне ни тогда, ни позже. Они улетели, когда я выздоровел, и счастье, купленное мной для нее ценой выбора, который выбором не был, и ценой жертвы, которая жертвой не была, мой дар для нее на вечные времена, длилось меньше года. Корбек сказал мне, что Криста и Джерри порвали друг с другом и что вскоре после этого она покинула планету Джеймисона.
Полагаю, это настолько отвечает действительности, насколько можно верить такому человеку, как Корбек. Однако меня это мало тревожит.
Я просто убиваю пауков сновидений, пью вино, осыпаю ласками Белку и каждую ночь поднимаюсь на башню из пепла, чтобы вглядываться в далекие звезды.
Когда он наконец умер, Шон, к своему стыду, не смогла даже похоронить его.
Ей нечем было копать – вместо нужного инструмента только руки, длинный нож у бедра и малый нож в сапоге. Да и в любом случае, земля под скудной снежной пеленой смерзлась в несокрушимый камень. Шон по счету ее семьи было шестнадцать лет, и половину своей жизни она знала землю только такой. Тянулось глубокозимье, и мир сковала стужа.
Но и понимая, что ничего не добьется, Шон попыталась копать. Выбрала место возле шалашика, который построила, чтобы у них было укрытие, разломала тонкий наст, разгребла его руками и принялась долбить промороженную землю малым ножом. Но земля была тверже ее стали, и лезвие сломалось. Она тоскливо смотрела на обломки, зная, что скажет Крег. И начала царапать бесчувственную землю ногтями, пока не разболелись руки, а слезы под лицевой маской не превратились в катышки льда. Оставить его непогребенным не подобало: он был ей отцом, братом, возлюбленным. Он всегда был добр к ней, а она всегда его подводила. И вот теперь даже похоронить не сумела.
Наконец, не зная, что можно сделать еще, Шон поцеловала его в последний раз (в бороде и волосах у него замерз лед, боль и холод изуродовали лицо, но все равно он был из семьи) и опрокинула шалашик на мертвое тело, укрыла под неказистым настилом из сучьев и снега. Только что пользы? Вампиры и ветроволки легко разбросают их и доберутся до его плоти. Но покинуть его, ничем не укрыв, она не могла.
Еще она оставила ему лыжи и большой лук из сребродрева с тетивой, лопнувшей от холода. Меч и толстый меховой плащ она взяла с собой, однако ее тюк почти не стал тяжелее, чем в начале пути. Ведь после того, как его ранил вампир, она ухаживала за ним почти неделю, и эта долгая задержка в шалашике истощила их запасы. Зато налегке она побежит быстрее, подумала Шон. Привязав к ногам лыжи перед укрывшим его несуразным погребальным покровом, Шон оперлась на палки и произнесла слова прощания. А потом побежала по снегу через лес, погруженный в жуткую тишину глубокозимья, туда, где ждали кров, огонь и семья. Как раз наступила середина дня.
С приближением сумерек Шон поняла, что не доберется до Каринхолла.
К ней уже вернулись спокойствие и ясность мысли. Горе и стыд она оставила позади себя – рядом с его мертвым телом, как ее учили. Вокруг нее смыкались безмолвие и холод, но от долгих часов бега на лыжах она раскраснелась, и под защитными слоями кож и меха ей было почти тепло. Мысли были прозрачными и хрупкими, как длинные копья льда, свисающие с голых искривленных сучьев у нее над головой.
Когда на мир опустилась тьма, Шон выбрала укромное место с подветренной стороны кряжистого чернодрева метров трех в поперечнике. Меховой плащ она расстелила на проплешине в снегу, а в свой, тканный, завернулась точно в одеяло, защищаясь от задувшего ветра. Прислонясь спиной к стволу, крепко сжимая в руке под плащом длинный нож (на всякий случай), она заснула чутким сном, а в середине ночи пробудилась и задумалась над своими ошибками.
Звезды давно зажглись: она видела, они подглядывают за ней сквозь сплетение ветвей. В небе царила Ледяная Повозка, привозящая в мир холод – как на памяти Шон привозила его каждую ночь. Голубые глаза Возницы смотрели на нее со злой усмешкой.