Но и нормальная Моргана была не как все люди.
Она без устали танцевала, напевая про себя, иногда с Шон, а иногда и одна. Она разговаривала сама с собой на мелодичном языке, неизвестном Шон. Она бывала то серьезной, как мудрая матушка, и знала в три раза больше любого Голоса, то проказливой и смешливой, как ребенок одной поры года. Иногда Моргана как будто знала, кто такая Шон, а иногда упорно путала ее с той, другой Шон Карин, которая любила ее в дни Сборов. Она бывала очень терпеливой и очень властной, не похожей ни на кого из тех, кого Шон знала раньше.
– Ты глупая, – как-то сказала ей Шон. – Живи ты в Каринхолле, то не была бы такой глупой. Глупые умирают, знаешь ли, и причиняют вред своим семьям. Все должны быть полезны, а ты бесполезна. Крег сделал бы тебя полезной. Твое счастье, что ты не карин.
Моргана только нежно ее погладила и посмотрела на нее печальными серыми глазами.
– Бедняжка Шон, – прошептала она. – С тобой обходились так безжалостно! Но карины всегда были безжалостными. Дом Алиннов был иным, дитя. Тебе следовало бы родиться алинн.
И больше она не сказала об этом ни слова.
Шон проводила дни, дивясь, ночи, любя, и все реже вспоминала Каринхолл, а потом обнаружила, что Моргана стала для нее точно член семьи. И более того: она теперь начала ей доверять.
Пока не узнала про злоцветы.
Как-то утром Шон проснулась и увидела, что окно полнится звездами, а Моргана исчезла. Обычно это означало долгое тоскливое ожидание, но на этот раз Шон еще только доедала свой завтрак, который оставила ей Моргана, когда та вернулась с большим пучком бледно-голубых цветов.
Моргана выглядела оживленной. Шон еще никогда не видела ее такой оживленной, такой нетерпеливой. Она даже не дала Шон доесть, а позвала ее подойти и встать на меховой ковер у окна, потому что хотела вплести цветы ей в волосы.
– Ты так сладко спала, дитя, – весело сказала она, принимаясь за дело, – и я заметила, как отросли твои волосы. Они были такими короткими, обкорнанными, безобразными. Но ты ведь живешь тут уже долго, и теперь они стали приглядными, длинными, как мои, а злоцветы сделают их прекрасными.
– Злоцветы? – с любопытством переспросила Шон. – Ты так их называешь? А я и не знала.
– Да, дитя, – ответила Моргана, все еще хлопотливо заплетая и переплетая. Шон стояла к ней спиной и не видела ее лица. – Маленькие голубенькие называются злоцветы. Они цветут даже в самые злые морозы, вот их и стали так называть. Происходят они с планеты Ймир, где зимы почти такие же холодные и долгие, как у нас здесь. Другие цветы тоже с Ймира – те, что распускаются на лозах вокруг корабля. Из называют морозоцветами. Глубокозимье такая унылая пора, что я посадила их тут, чтобы придать всему немножко красоты. – Она взяла Шон за плечи и повернула лицом к себе. – Сбегай за своим зеркалом и посмотри сама, дитя Карина.
– Оно там, – ответила Шон и бросилась мимо Морганы. Ее босая подошва коснулась чего-то холодного и мокрого. Нога отдернулась, Шон охнула. На меховом ковре поблескивала темная лужица.
Шон нахмурилась, замерла и посмотрела на Моргану. Та не сняла сапожек. Они выглядели отсыревшими.
А за спиной Морганы не было видно ничего, кроме черноты и незнакомых звезд. Шон испугалась: что-то было не так. Моргана смотрела на нее со смущенной растерянностью.
Она облизнула губы, робко улыбнулась и пошла за зеркалом.
Прежде чем она уснула, Моргана чарами убрала звезды. За их окном была ночь, но ласковая ночь, каких в глубокозимье не бывает. Вокруг их поля посадки ветер колыхал густую листву древесных вершин, а луна в вышине одевала все светлой красотой. Прекрасный мир, где можно спать в безопасности, сказала Моргана.
Но Шон не спала. Она сидела в стороне от Морганы, глядя на луну. Впервые с той минуты, когда ее глаза открылись в Морганхолле, она рассуждала как карин. Лейн похвалил бы ее с гордостью, Крег спросил бы, почему ей потребовалось для этого столько времени.
Моргана вернулась с пучком злоцветов и в сапожках, намокших от снега. Но снаружи не было ничего, кроме пустоты, по словам Морганы, заполняющей пространство между звездами.
Моргана сказала, что свет, который Шон увидела тогда в лесу, был рожден лучами ее корабля, когда он спускался на поле. Но толстые лозы морозоцветов росли внутри ног корабля, вокруг них и над ними. И росли они долгие годы.
Моргана не выпускала ее из корабля и показывала ей все только из окна. Но Шон не помнила, чтобы в стене Морганхолла, когда она рассматривала его снаружи, было окно. А если окно все-таки есть, то где лозы морозоцветов, которые должны были его оплести? Где иней глубокозимья, который должен был нарасти на нем?
Ибо название металлического замка было Морганхолл, рассказывала детям старая Тесенья, а семья, жившая в нем, называлась Лжецы, и пища их была призрачной, сотворенной из грез и воздуха.
Шон встала в сиянии лживого лунного света и пошла туда, где хранила подарки Морганы. Она по очереди оглядела их и взяла самый тяжелый – стеклянного ветроволка. Это была большая фигурка, так что Шон пришлось поднять его двумя руками – за оскаленную морду и за хвост.
– Моргана! – крикнула она.
Моргана сонно села на кровати и улыбнулась.
– Шон, – прошептала, она. – Шон, дитя. Зачем тебе понадобился твой ветроволк?
Шон приблизилась на несколько шагов и подняла стеклянного зверя высоко над головой.
– Ты лгала мне. Мы никуда не летали. Мы все еще в разрушенном городе и все еще в глубокозимье.
Лицо Морганы помрачнело.
– Ты не знаешь, что говоришь! – Она неуверенно поднялась на ноги. – Ты хочешь бросить в меня эту статуэтку, дитя? Я не боюсь. Однажды ты занесла надо мной меч, и я не боялась тебя тогда. Я – Моргана, полная чар. Ты не можешь причинить мне вред, Шон.
– Я хочу уйти, – сказала Шон. – Принеси мой меч и нож, а также мою одежду. Я возвращаюсь в Каринхолл. Я женщина Карина, а не дитя. Ребенком меня сделала ты. Принеси и еды мне в дорогу.
Моргана засмеялась:
– Ах как серьезно! А что, если я не принесу?
– Если не принесешь, – ответила Шон, – я брошу ветроволка в твое окно.
– Нет, – сказал Моргана. По ее лицу ничего нельзя было понять. – Ты этого не сделаешь, дитя.
– Сделаю, – ответила Шон. – Если ты не принесешь всего, что я велела.
– Но ты же не хочешь меня покинуть, Шон Карин, не хочешь! Вспомни, мы же любовники. Мы семья. Я могу творить для тебя чары. – Ее голос задрожал. – Положи его, дитя. Я покажу тебе то, чего прежде не показывала. Есть столько мест, куда мы можем отправиться вместе, столько историй, которые я могу тебе рассказать. Положи его, – молила она.
Шон торжествовала, но отчего-то на глазах у нее стояли слезы.
– Почему ты так боишься? – спросила она гневно. – Ты же можешь починить окно своими чарами, так ведь? Даже я могу вставить стекло в разбитое окно, хотя Крег и говорит, что я почти ни на что не гожусь. – Слезы текли по обнаженным щекам, но безмолвные, безмолвные. – Снаружи тепло, ты сама видишь, и при луне легко работать. И есть же город. Наймешь стекольщика. Не понимаю, почему ты так боишься. Другое дело, будь здесь глубокозимье, холод, лед, притаившиеся в темноте вампиры. Но ведь это не так.