Он снова улегся на кровать и прижал Марину к себе.
«Поезд? А, ну, да – поезд. Я же уезжаю», – вспомнила она и ответила:
– В полдень.
– Тогда времени полно. – Алексей посмотрел на свои наручные часы. – У тебя еще шесть часов, вернее, у нас. Я тебя на вокзал отвезу и сдаваться поеду, – добавил он, поднялся и отошел к окну.
«Всего? – едва не выкрикнула Марина, но осеклась и уставилась в потолок, на тяжелую чугунно-хрустальную люстру. – Этого мало, так мало за все, что было и за все, что ждет впереди… Это несправедливо!» Она уткнулась лицом в подушку.
Алексей уселся на диван, достал портсигар, покрутил его в руках и убрал обратно. Потом снова поднялся и принялся шагать по комнате.
– Помнишь, ты про кино рассказывала, ну, где летчик Чкалова играл и шесть раз под мостом пролетел?
– Помню, – ответила Марина, – а что? Посмотреть хочешь? Ты же в кино не ходишь.
– Да нет, не в этом дело. А на чем он летал, не знаешь? На И-16?
Марина закуталась в одеяло, уселась поудобнее, прислонилась к спинке кровати и поджала колени.
– Знаю, – буркнула она, не глядя на Алексея, – на Ш-2, а не на «ишаке».
– На амфибии? – удивленно воскликнул Алексей. – На «шаврушке»? Его же с производства сняли, кому оно нужно, это корыто! А «ястребок» – хорошая машина, верная и безотказная!
– Никакое не корыто, – огрызнулась Марина, – это «ишак» твой корыто и есть, с крылышками. К твоему сведению, немецкий инженер Отто Томсен считает, что оборудование самолета и устройство кабины пилота чрезвычайно примитивны, а открытая кабина является архаизмом. И я с ним полностью согласна, меня саму тогда чуть не сдуло, – она мельком глянула на Алексея и принялась рассматривать свой маникюр.
Но сосредоточиться ей не удалось: Алексей одним прыжком пересек комнату и оказался рядом. Марина вжалась в спинку кровати и зажмурилась – ей показалось, что еще немного и летчик ударит ее. Но нет – он то ли оскалился, то ли улыбнулся, посмотрел на нее с презрением, даже брезгливо, как на приблудную собачонку и отошел к дверям.
– Корыто, говоришь. Да еще и примитивное, – он вытащил из-под покрывала портупею с кобурой, перебросил ремень через плечо. – А «шаврушка», по-твоему, чем хороша?
– Лешенька, – Марина вскочила с кровати и, путаясь в одеяле, подбежала к нему, – да какая разница! Черт с ними со всеми, пусть летают, на чем хотят… – и осеклась. Алексей отвернулся и вышел из комнаты, Марина выскочила следом.
– Подожди, ты не так меня понял, – она схватила летчика за рукав гимнастерки, но он вырвал руку и открыл дверь в коридор.
– Корыто, – задумчиво глядя на Марину проговорил он, – корыто с крылышками. Примитивное. Хорошо. – И с силой, от души грохнул дверью, так, что с потолка посыпалась побелка. Марина отшатнулась назад, потом кинулась к двери и выглянула в коридор. Но там уже не было никого кроме горничной. Та смотрела куда-то вдаль, в сторону лифта, потом медленно повернула голову и заметила Марину. Глаза женщины округлились, рот приоткрылся, и Марине пришлось бежать назад. Она захлопнула дверь, повернула в замке ключ и разревелась, уткнувшись лбом в холодную деревянную створку.
– Дура, это ты дура примитивная, – она добрела до кровати и свалилась на нее. – Идиотка, старший научный сотрудник, а ума так и нет.
Под тяжестью потери мысли путались, тонули в слезах. Но одна, самая подлая и едкая, грызла душу, да еще и посмеивалась нагло, вызывая новые приступы отчаяния и слез: «У тебя было еще шесть часов, целых шесть часов…»
В зеркало Марина старалась лишний раз не смотреть. Причесалась, оглядела себя издалека, посмотрела на бесформенные багровые пятна, украшавшие пелерину, и вышла из ванной. Потом открыла дверь номера и осторожно выглянула в коридор. Никого, пусто и тихо, словно и постояльцев, кроме них, тут больше нет. Вернее, кроме нее. Марина закрыла дверь и побрела к лестнице. Стук каблуков по мрамору вызывал отвращение, и она ступала так, чтобы производить поменьше шума. Портье за стойкой внизу был тот же, он открыл рот для приветствия, но вместо слов лишь заулыбался и принялся раскланиваться.
«Я же не говорю и не понимаю по-русски», – Марина положила на стойку ключ, скривила губы в подобие улыбки и направилась к дверям.
– Прошу вас, барышня, – добродушно встретил ее швейцар.
Марина кивнула ему, вышла на Тверскую и осмотрелась. Идти отсюда можно на все четыре стороны: назад к Кремлю, вверх по улице к Центральному телеграфу, к театрам или на Моховую. Или ко входу на станцию метро – вот он, совсем рядом, надо только перейти дорогу. «Прикинусь глупенькой провинциалкой, эскалатора боюсь и все такое, пусть меня дурочку уму-разуму поучат», – вспомнила она свои намерения, когда готовилась к поездке, и снова едва не разревелась. Но сейчас за провинциалку ей вряд ли удастся сойти, скорее, за экзальтированную иностранку, невесть как угодившую в московскую подземку. А что, это мысль: собрать вокруг себя толпу и посмотреть, как люди будут на нее реагировать. Включить камеру, записать все… А если кто-нибудь позвонит в милицию? Или в НКВД? Тогда что? «Страшно», – от одной мысли о таких перспективах Марина даже поежилась. Хотя чего ей тут осталось – часов пять, не больше. Пусть забирают, школьный и институтский курс английского позволит ей поморочить голову стражам порядка и госбезопасности до полудня, а там… Марина выпрямилась, подняла голову и, не глядя по сторонам, вышла на проезжую часть. Визг тормозов, возмущенные крики и некоторые нелестные эпитеты остались за спиной, она перешагнула через трамвайные рельсы, пропустила автобус и оказалась у входа в метро. На нее смотрели, оборачивались и едва не показывали пальцем – повторялась вчерашняя сцена в ЦУМе. «Плевать», – Марина прикусила нижнюю губу, задрала вверх подбородок, подобрала подол платья и медленно пошла по узким ступенькам вниз.
– Вырядилась, – буркнула за спиной недовольная тетка, – иди отсюда, не мешайся под ногами.
И толкнула Марину между лопаток. Нога в «лодочке» сорвалась, поехала вниз, каблук подвернулся, и Марина грохнулась на грязные ступени. Лодыжку пронзила острая боль, Марина еще сильнее прикусила губу и потянулась за свалившейся «лодочкой».
– Чего расселась, – не унималась бабища, – тут люди ходят, рабочие люди. Иди отсюда.
Марина посмотрела на ее обветренное лицо с маленькими глазками и зажатом щеками носом-картошкой и опустила голову. «Сейчас, сейчас все пройдет, и я уйду отсюда». Она вдохнула глубоко, отодвинулась к стене, чтобы не мешать прохожим, и посмотрела вверх, на ясное голубое небо.
– Да это иностранка, наверное, – вступился за Марину интеллигентного вида пожилой дядечка в светлой курточке и потрепанных брюках, – она по-нашему не понимает.
«Сработало», – Марина кое-как поднялась на ноги, вцепилась обеими руками в перила и ждала, когда утихнет боль в лодыжке.
– Не понимает, – бухтела баба, – а чего в метро прется тогда? Пусть к себе домой валит и там катается.