Но с такой же силой она его ненавидела. Потому что в этом доме был дед. Страшный, отвратительный, грязный, тупой дед, несколькими пьяными выстрелами лишивший ее десять лет назад того счастливого восторга, в котором она пребывала постоянно. Лишивший ее всего. Матери, отца, тепла и ласки, дружбы с, одноклассниками. Ей было восемь лет, и клеймо девочки «из семьи алкашей, которые напились и друг друга постреляли», приклеилось к ней намертво. Маленькие дети неразумны и безжалостны, они обидели Леру, а Лера обиделась на них. Она стала изгоем, отстранилась от всех, и даже с годами пропасть между ней и остальными детьми не уменьшилась. Одноклассники забыли о причинах ее сиротства, но Лера не забыла их предательства. Не забыла и не простила. До самого окончания школы, до прошлого года она так и просуществовала одна. Совсем одна. Не считая, конечно, старую тетю Зину, двоюродную сестру покойной бабушки. Сразу после смерти родителей тетя Зина приехала в Москву из своей глухой провинции, чтобы позаботиться о девочке. Она хотела забрать Леру к себе, но та категорически отказалась уезжать из дома, орала как резаная, устраивала истерики, била посуду и дважды убегала прямо с вокзала, пресекая всяческие попытки разлучить ее с привычным местом обитания. Осознав всю бесполезность своих усилий, пенсионерка тетя Зина осталась в Москве. Не бросать же ребенка на произвол судьбы! И не в интернат же ее отдавать при живых-то родственниках, пусть и не самых близких…
С тетей Зиной она прожила все девять лет, пока не вернулся дед. На следующий день после его возвращения родственница уехала к себе в провинцию. У нее и в мыслях не было остаться под одной крышей с убийцей-уголовником. Перед отъездом она предложила Лере уехать вместе с ней, подальше от деда, но девушка и на этот раз отказалась.
– Как ты не боишься жить с ним вместе? – охала тетя Зина. – Это же страшный человек, родного сына не пожалел, тебя осиротил.
– Здесь мой дом, – твердо отвечала Лера. – Я никуда отсюда не уеду. А если дед начнет себе позволять лишнего, я его обратно засажу, у меня не задержится.
Однако дед ничего себе не позволял. Первое время Лера постоянно приглядывалась к нему, ожидая признаков «неправильного поведения», грубости, склонности к насилию, пьянства или чего-нибудь такого. С каким удовольствием она пошла бы к участковому и пожаловалась… Участковый у них в микрорайоне хороший, между прочим, в их же доме и живет, Лера с ним давно знакома, так он сразу предупредил, как только дед появился, мол, чуть что – не стесняйся, беги ко мне. Но ничего не было. Дед вообще не пил, голос на нее не повышал, был вежливым, тихим, аккуратным, устроился на работу вахтером в двух местах сразу, работал по графику «сутки через трое» и еще где-то подрабатывал, короче, деньги, хоть и небольшие, приносил, но Леру это мало интересовало. Авторские за отцовские песни капали регулярно, на это они с тетей Зиной и жили все девять лет. И дальше она проживет без дедовых денег. Дед имеет право здесь жить, это его квартира, на его деньги купленная когда-то, давно еще, до рождения Леры. Но это право – материальное. А вот что касается морального права жить вместе с внучкой, которую по пьяному делу оставил сиротой, то тут дело обстояло не так просто.
Лера Немчинова была твердо уверена в том, что дед не имеет морального права не только на жизнь вместе с ней, но и на жизнь, как таковую, вообще. Был бы он честным человеком, давно бы уже умер, считала девушка. Такие, как он, не должны существовать на земле. Но ежели тупой отвратительный дед этого не понимает и продолжает отравлять ей существование одним своим присутствием, то он должен хотя бы понимать, что происходит. Он должен постоянно испытывать чувство вины за то, что уже сделал, и неловкости за то, что продолжает жить рядом с ней.
На похороны Саши Барсукова Лера не ходила. И не потому, что так уж безумно переживала. Просто не хотела и не считала нужным. Переживать-то она, конечно, переживала, но совсем по другому поводу. А Сашка – кто он ей? Поклонник, ухажер, не более того. Не жених же, в самом-то деле! Это только дед со своими стародавними понятиями может считать, что если парень провожает до дому, заходит на чашку чаю и приносит цветы, так уж за него непременно замуж следует выходить. Лера так не считала, более того, она, как и подавляющее большинство современных девушек, не считала даже интимную близость поводом для серьезных выводов. И тот факт, что она регулярно в отсутствие деда ложилась с Сашей Барсуковым в постель, отнюдь не означал для нее, что ей приличествовало бы все-таки поприсутствовать на похоронах юноши и хотя бы проститься с ним. Дед, к счастью, не знал, насколько далеко зашли их отношения, но и самого по себе процесса ухаживания для него было достаточно, чтобы он посмел сделать внучке замечание.
– Когда похороны? – спросил он, придя в десять утра с суточной смены.
– Сегодня, – спокойно ответила Лера.
– В котором часу?
– Уже начались, – равнодушно бросила она.
– А ты? Почему ты дома?
– Я не пойду. Нечего мне там делать.
– Лерочка, но ведь это твой товарищ, твой друг. Как ты можешь?
– Заткнись, – холодно фыркнула девушка. – Не тебе меня учить. Тоже мне, образец морали и нравственности.
Дед молча разделся и ушел в свою комнату. Лера удовлетворенно вздохнула. Вот так. Никто не будет ей указывать, а уж он-то тем более.
Она даже не ожидала тогда, год назад, что с дедом так легко будет справиться. Нужно только постоянно напоминать ему о содеянном и давать понять, что Лера его не простила. И будет как шелковый. Положа руку на сердце, с дедом ей даже проще, чем со старой тетей Зиной, потому как понятия у нее такие же старомодные, как у него, но тетя Зина, в отличие от деда, считала себя вправе делать ей замечания и даже поучать. Другое дело, что тетя Зина как стала с самого начала жалеть ее, несчастную сиротку, так и продолжала это делать все девять лет, на многое закрывая глаза и спуская девочке с рук то, за что детей обычно все-таки наказывают. Дед ее, судя по всему, ни капли не жалел, но Лера быстро сообразила, что им можно манипулировать если не при помощи жалости, то при помощи чувства вины. И преуспела в этом блестяще. Дед ходил по струночке и вякнуть не смел. О Господи, как же она его ненавидела!
Дед делал всю работу по дому, убирал квартиру, ходил в магазины, готовил еду. Лера с самого начала заявила ему, что если уж ей не избежать жизни под одной крышей с убийцей своих родителей, то убирать за ним и подавать ему на стол она не обязана и не будет. Дед молча подчинился, только глазами сверкнул недобро. Да что ей это сверкание! Боялась она его, можно подумать. Сама умеет глазами молнии метать, и ничуть не хуже.
Весь день, пока шли похороны Барсукова, Лера просидела дома, даже в институт не ходила. Лежала на диване в своей комнате, слушала божественный голос Игоря Вильданова, исполнявший песни ее любимого папочки, смотрела на фотографии и афиши, развешанные по стенам, глотала слезы и думала, что же делать дальше. Как ему помочь?