– Послушайте, Александр Филиппович, – спросил я боярина вскоре после того, как он решил делать из меня спецназовца по-великословенски. – А вот ваши люди, приказные… или, к примеру, воины… Им же убивать приходится, ну или калечить… Как же насчет линии? Разве не взбрыкнется?
Боярин, давно смирившийся с тем, что я называю его не как положено, «господин», а по имени-отчеству, лишь вздохнул.
– Правильный вопрос задаешь. На эту тему тома написаны, ученые всесторонне ее исследовали. Так вот, Андрей. Когда человек убивает или хотя бы пытается убить, он, конечно, свою линию не то что изгибает, а прямо-таки узлом завязывает. Но это – только если по своей воле, если у него свободный выбор есть, делать или не делать. А когда он по приказу действует, его линия разглаживается. Вспомни, что я про переплетение линий говорил и про линии народов. – Александр Филиппович сцепил решеткой пальцы на руках, как бы иллюстрируя мысль. – Воин – это меч в руке народа. Его собственная линия плотнее к народной привязана, чем у простого человека. И потому, если ты на государственной службе, если ты по приказу сражаешься, то все, что с тобой в бою происходит, уже не твое личное везение или неудача. Убьешь врага – твоя линия колыхнется было, но тут же и выровняется, ее народная к себе притянет и выправит. А не станешь убивать, испугаешься или пожалеешь – тут же свою линию оторвешь от народной, она без привязки сразу изогнется. Поэтому воину самое лучшее для линии – без раздумья выполнять приказы.
– Нам в школе однажды стихи читали, – усмехнулся я. – Одного старого поэта. Там такие слова были, насчет головы. «Чтоб носить стальную каску или газовую маску и не думать ничего – фюрер мыслит за него».
Я вспомнил нашу историчку Людмилу Иннокентьевну, помешанную на борьбе с тоталитарным прошлым. Смешная была тетка, особенно когда в лицах нам Сталина и Гитлера изображала. А вот нате, всплыл в мозгах стишок.
– Не знаю, что такое газовая маска и кто такой фюрер, – невозмутимо отозвался боярин, – но мысль, в общем, правильная. Чем больше человек раздумывает, вместо того чтобы подчиняться вышестоящим, тем больше он отрывает свою линию от народной. То есть вредит и себе, и людям. Тебя, кстати, напрямую касается.
Я не стал с ним спорить. Ну верит человек в это свое ариначество, и ничем его не прошибешь. Религиозный фанатик. Крутились такие около нашего института, раздавали листовки с приглашениями на беседы по Библии и на спецкурс «Иисус любит тебя». Я от них всегда подальше держался, прилипчивые такие, начнешь спорить – не отвяжутся.
Вот и здесь, наверное, тот же случай. Все тут они такие… Что боярин, что Алешка и его брат Митяй, что повариха Светлана. И Аглая… Аглая – это да, это особая песня…
– Что приуныл, Андрюха? – окликнул меня едущий впереди Корсава. – Поджилки перед боем не трясутся? Или жрать охота? Ничего, скоро привал будет, натрескаешься… Каши варить недосуг, а хлеба и окуней копченых вдосталь.
Вот так с ним всегда… Скажет гадость, только начнешь злиться – Корсава тут же поворачивается к тебе человеческим лицом. Бородатым, большегубым, дочерна загорелым.
Я не стал отвечать. Тронул поводья, подправил саблю на боку. Надо будет потом туже затянуть пояс, а то вечно сползают ножны. Вообще, эта железка вряд ли мне сегодня пригодится.
Сабельный бой тоже шел у меня туго. В розовом детстве, на даче, мы с ребятами фехтовали на игрушечных покупных клинках. Пластмасса, окрашенная в серебристый цвет. Тогда все казалось просто… Только сейчас я оценил, насколько же это сложный девайс – сабля. Наверняка шпага или меч проще. А тут… целая наука, по словам Корсавы. Одной лишь силы и реакции мало… хотя у меня плоховато обстояло и с тем, и с другим. Не говоря уж о третьем – о том, что десятник называл чутьем клинка.
Зато куда лучше получалось с верховой ездой. Как-то я быстро сошелся с вороной кобылой Сажей, ощутил ритм езды и освоился с матчастью: седлом, стременами, сбруей. Отцовский друг дядя Саша прошлым летом учил меня водить машину, так по сравнению с ней лошадь – это очень простая техника.
И еще у меня сладились отношения с арбалетом. Уж куда лучше выходило, чем метание ножей. Арбалет – серьезная машинка. Взводить трудно, конечно, тут приходится всю силу задействовать… зато потом… арбалетный болт со ста шагов навылет пробивал стальной щит миллиметра в три толщиной. И, как ни странно, у меня все было в порядке с меткостью. «У дураков, – ласково говорил Корсава, – линия завсегда кверху лезет».
В чем-то десятник оказался прав. Поджилки, может, и не тряслись, но под ложечкой ощутимо сосало. Как-то я вдруг осознал, что игрушки кончились, что сегодня нам – мне! – придется, может быть, стрелять в живых людей. Был живой, бац – и стал мертвым. Не в компьютерной стрелялке – по жизни. Фиг с ними, извивами линий, но вот убивать по-настоящему… Болтом – между глаз. Череп небось треснет, болт ведь толстый… По ногам стреляй, советовал боярин, но где гарантия, что попаду? И ведь не кровавых убийц мы будем ловить, а обычных грабителей, которые и силу-то в ход нечасто пускают. Крестьяне – люди пугливые, предпочитают откупиться. Да и линии свои тоже блюдут.
– Простой человек, – пояснил мне тогда Александр Филиппович, – если не воин, не стражник, не сыскарь, то оружие ни на кого поднимать не должен. У него такой привязки к народной линии нет, стоит ему кровь кому пустить, тут же своя линия так взбрыкнет, что и в этом, и в будущем шаре расплачиваться придется. Даже если имущество защищает, даже если близких своих – все равно. Лучше ему умереть, чем так вот линию испортить…
Дождь понемногу прекратился, но воздух оставался сырым. Пронзительно пахло грибами – вдоль дороги из-под еловых веток то и дело выглядывали красные головки молоканок, вздымались в хвое темно-зеленые, с бурыми кольцевыми разводами шляпки черных груздей. Сейчас бы пройтись с корзинкой… по здешнему-то изобилию, не отравленному никакой экологией… Мама засолила бы, это она здорово умеет…
– Стопори, Андрюха, привал, – обернулся ко мне Корсава. – Вот видишь полянку? Туда сворачивай, там и перекусим…
3
Костер жечь не стали – дым поднялся бы столбом. А уже и до деревни недалеко. «Светиться нам ни к чему, приехать надо неожиданно», – на пальцах растолковывал мне десятник. Вряд ли, конечно, кто из местных имеет связь с душегубами, но исключать такую возможность нельзя, бывали уже случаи. Мы должны ворваться в деревню внезапно, согнать всех жителей в какой-нибудь сарай – и спокойно ждать грабителей. Дать им войти в деревню, перекрыть проезжую дорогу и тропу к лесу, а там уже спокойно вязать голубчиков.
– Дело несложное, – доставая из тряпицы увесистый шмат сала, пояснял Корсава. – Их, скорее всего, человек пять будет. Как войдут в деревню, один кто-нибудь из нас изобразит смерда, поклонится гостям дорогим и поведет в общинные закрома. Там-то все и завершим. Ты лопай, лопай, на сытое брюхо и разбойника ловить веселее. Вон, угощайся салом-то…
Я пригляделся – и сердце у меня провалилось куда-то в район желудка. Сало-то – оно, как известно, и в Африке сало. А вот ножик, которым десятник его пластовал…