Он протягивал мне свой драгоценный ножик, на который год копил деньги.
– Зачем это, Леха? – пожал я плечами. – Ты ж над ним так трясся…
– Возьми… – пацан настойчиво протягивал мне завернутый в ветхую тряпицу нож. – Ну, как подарок… Нас ведь продадут завтра… Может, разные хозяева купят… Вспомнишь потом…
А чем было отдариваться мне? Никаких ценностей не скопил. Гроши мальчишке совать? Получится, будто я этот нож у него покупаю. И не взять нельзя, обидится.
– Ну, коли даришь, возьму, – я сунул местную дешевку за сапог. – Да не горюй раньше времени, мало ли как оно потом повернется. Может, у тебя линия скоро вверх скакнет.
– Чтоб скакнула, не надо, – серьезно ответил Алешка. – Пусть лучше ровной будет.
– Эх ты, философ местного разлива, – взлохматил я ему рыжие вихры. – Ничего, не пропадем, все будет как надо.
Сам я, правда, вовсе не был в этом уверен.
2
С утра выпал снег. Тоненький, пушистый, какой-то не совсем настоящий – не то что угрюмо-свинцовые тучи, его породившие. В раннем детстве, до школы, я всегда радовался первому снегу, он своим появлением намекал на Новый год, елку, подарки. А после второго класса, когда я всю зиму проболел воспалением легких, да еще и месяц проторчал в больнице – в каникулы, между прочим! – моя любовь к наступающей зиме как-то резко охладела. В чем-то, конечно, я сам был тогда виноват – совершенно незачем было глотать снег, все равно ведь не мороженое…
Я вылил помойное ведро в огромную, обнесенную полуметровым заборчиком выгребную яму. Говорили, тут глубины сажени три… Интересно, вычерпывают ли когда-нибудь вонючую жижу, не замерзающую и в самые лютые морозы?
Струйка пара, выпущенная изо рта, напоминала струйку молока, почему-то зависшую в воздухе. День ото дня холодало, а что-то непохоже, что боярин древнего княжеского рода Авдей Ермократович Лыбин собирается экипировать своих новоприобретенных холопов. Я по-прежнему был в том, в чем тогда забрали на торг.
Вообще, трудно понять, зачем меня купили? Народу здесь прорва, не то что у бедняги Волкова. С выносом отбросов, тасканием дров и прочей фигней и без меня, видать, неплохо справлялись. Тем более что здешний управляющий Дзыга – я так и не понял, имя это или прозвище – уж в чем в чем, а в бесхозяйственности отмечен не был. Каждому человеку тут отводилось строго определенное место, с каждого строго спрашивалось за порученную работу. Дзыга обладал феноменальной памятью, никогда ничего не записывая, знал, кто чем в любой момент занят. И еще он экономил. Буквально на каждой мелочи. Увидит на земле щепку – значит, гарантирован нагоняй коловшим дрова холопам. Собирайте, гады, после себя щепочки, это великая ценность, щепочки на растопку пойдут, печей-то в усадьбе много, а сто щепочек – уже, значит, целое полено. У меня, конечно, вертелся на языке анекдот про пять старушек и рупь, но рассказывать все равно было некому.
Здешняя дворня отличалась поразительным немногословием. Нас с Алешкой приняли спокойно, выделили место в людской, растолковали порядки – и предоставили самим себе да милости управляющего.
Все-таки я совершенно не понимал, зачем этот Дзыга потратил на нас княжебоярские гривны. При таком плюшкинизме покупать, да еще не шибко и торгуясь, двух новых холопов, когда и от старых-то в глазах рябит…
Я постоянно возвращался памятью в тот день. Последний день кучепольского бабьего лета. Светило солнышко, воздух был прозрачен, как слезинка невинного ребенка, на ошеломительно синем небе – ни облачка. И шуршат под ногами опавшие, но еще не потерявшие цвета листья. Береза, дуб, клен… И мы – бывшая челядь боярина Волкова – шагали по этим листьям на базар, в специально для того отведенные холопьи ряды. Сопровождали нас двое – чиновник Разрядного Приказа, с неприятнейшего вида шишкой на лбу и маленькими бесцветными глазками, и данный ему в помощь стражник, средних лет мужик в форменном синем кафтане и при сабле у пояса. Чувствовалось, как ему безмерно скучно.
Естественно, никто и не помышлял о побеге. Никому не хотелось портить и без того обрушенную линию. По-моему, не будь с нами этих сопровождающих, мы столь же дисциплинированно явились бы на продажу. Прямо как в любимом анекдоте моего папы про веревочку, которую «с собой приносить или там выдадут?».
Хлюпал носом Алешка, поблескивали глаза у Светланы и Антонины, остальные держались спокойно. Бодрее всех казался дед Василий. Он, обычно хмурый и немногословный, суетился, сыпал прибаутками и вообще изображал из себя уверенность в завтрашнем дне.
…Холопьи ряды не слишком напоминали тот «магазин» в недрах Уголовного Приказа, где сбывалась лазняковая контрабанда. Это был длинный, метров, может, в пятьдесят, дощатый помост, над которым крепился на столбах покатый навес. Гуманно – защищать живой товар от дождя. Для покупателей условия заметно хуже – им предстояло прохаживаться вдоль помоста под открытым небом.
Двое сонных стражников с бердышами сидели на чурбачках по обе стороны помоста, в левом углу примостился столик писца-регистратора. Приглядевшись, я обнаружил у него традиционную чернильницу с не менее традиционным пером. Понятное дело, здесь вам не тут, здесь контрабандными вещицами не пользуются.
Видимо, на сегодня место было для нас забронировано – кроме волковской челяди, больше никого не выставили на продажу.
Я хмуро разглядывал потенциальных покупателей. В уме по-прежнему не укладывалось, что кто-то из них сейчас приобретет меня в собственность. А вероятность, что достанусь гуманисту-философу вроде боярина Волкова… Ну как ее оценить, эту вероятность? По сути, я же тут ничего и не видел. Все сведения об этом мире – только из рассказов Алешки и Александра Филипповича. Первый – мелкий еще, мало что знает. Второй – знает много, а еще больше недоговаривает…
Нельзя сказать, чтобы спрос тут заметно превышал предложение. Покупатели особо не задерживались, кто-то интересовался ценой у распорядителя, услышав ответ, недовольно уходил. Примерно через час, когда у меня уже ноги стали затекать, продали Светлану. Она приглянулась прилично одетому типу, по виду – купцу среднего пошиба. Толстый дядька долго выспрашивал что-то у распорядителя, интересовался у Светланы, как она готовит заячьи потроха, тушенные в капусте, и наконец решился. Еще минут пятнадцать вялотекущего торга – когда мы с Алешкой покупали барабан, было заметно веселее, – и регистратор принялся выписывать на Светлану документ.
Потом вновь наступило затишье, и я совсем уж решил, что на сегодня у шишконосца выйдет облом, как пришли по мою душу. Ну и, как оказалось, по Алешкину тоже.
Дзыга явился на торг в сопровождении двух плечистых холопов. Сам он – невысокий, лысеющий, рябой – не производил особого впечатления. Мужик под пятьдесят, одежда добротная, но явно не писк здешней моды.
Дзыга не спеша прошелся вдоль помоста и обратно, цепко оглядел Митяя, потребовал напрячь бицепс. Остался доволен результатом – ну, еще бы, Митяй парень от природы мощный, мне таким никогда не стать, сколько ни качайся. Поинтересовался навыками, скривился при словах об уходе за лошадьми.