В результате я взял на конюшне двух лошадей – не арабской крови, конечно, зато спокойные лошадки, привычные и к верховой езде, и к пахоте… На ипподроме это был бы не лучший выбор, но мне сейчас важна была не столько скорость, сколько выносливость.
Из одежды ухватил только полушубок. Лыбинская шуба была бы теплее, но слишком тяжелая, к тому же залитая кровью. Неэстетично как-то. Провизией тоже запасся только на один-два перекуса. Высыпал из мешка на пол сушеный горох – ох и будет же кому-то работа все это собирать! Знаю я бабу Катю. В освободившуюся тару кинул хлебный каравай, отрезал изрядный шмат сала. Лезть в ледник за мясом уже было некогда. Пока хватит, а дальше видно будет.
Все это заняло примерно полчаса, по внутреннему ощущению. Прилив энергии начал иссякать, и когда я выехал из ворот, по здешнему выражению, одвуконь, будущее рисовалось мне исключительно в мрачных тонах.
Ну, оторвусь я от погони, а что дальше? Куда ехать, зачем? Все случилось настолько быстро, что я не успел придумать никакого, даже самого глупого и наивного плана.
По нетронутому ни людскими ногами, ни конскими копытами снегу я направился к лесу. Преследователям не понадобится следопыт… Но не по дороге же ехать. Лес представлялся мне как-то надежнее. Авось там они собьются со следа.
Лес оказался старым и довольно мрачным ельником. Снега здесь было всего ничего, защищали верхние ветки. Но вот густой подлесок, заросли малины, молоденьких, меньше человеческого роста березок и елочек… Не то чтобы непроходимо, но затруднительно. Само собой, пришлось спешиться и вести коней под уздцы. Как-то лет пять назад я на даче сдуру поехал на велике в дальний сосняк. Типа грибов пособирать. Никаких дорог или даже более-менее приемлемых тропинок там не нашлось, и таскал я на себе своего железного друга, пробираясь через буреломы и жестокие, выше моей головы заросли крапивы…
Здесь было попроще, носить на руках лошадей не пришлось, они сами выбирали себе дорогу, следуя за мной. Но вот скорость… А главное, направление. Куда идти? Пока что я пробирался поглубже в чащу. Оторваться от погони. Чем глубже в лес, тем толще партизаны… или, по крайней мере, стволы поваленных давней бурей деревьев. Такие препятствия отряд преследователей, может, и не остановят, но сильно тормознут.
Впрочем, пока что преследователи себя никак не проявляли. Странно. Уже день кончается, солнце садится… По всем расчетам, они давно обнаружили мои следы. Неужели дошли до леса, а там меня потеряли? А может, и нет никаких преследователей? Может, Дзыга вовсе не в Тверь поскакал, а совсем в другую сторону? Может, ему нет никакого резона светиться в Уголовном Приказе? Ну, как вариант – работая у Лыбина управляющим, он крупно проворовался, и сейчас это обнаружится, как только законная жена князя-боярина вступит в наследство. А уж при ней будет кому разобраться в бухгалтерии – папенька-то не хрен с горы, градоначальник тверской. И сейчас Дзыга спешит к своему тайнику, выкапывает сундук с грязными деньгами… потом куда-нибудь подальше, отмывать…
Красивая версия, но сомнительная. Заметная он фигура, поймают. К тому же все-таки человек здешнего воспитания. Верит в линию, побоится ее слишком уж сильно искривить… Сволочь он, ясное дело, но ведь не псих, как покойный князь-боярин.
Только сейчас до меня наконец дошло – а я же теперь убийца! Убил ведь человека, своими руками… продолжением своей руки. Он был живой, а теперь его труп остывает… небось отволокли на ледник, туда же, где коровьи туши… послезавтра, наверное, похороны. Он – мертв. А я, убийца, жив.
И тут не в законе дело – в местном ли, аринакском, в нашем ли, земном. Может, мне здорово повезет, и меня не поймают, и никто мне никакого обвинения не предъявит… Может, мне вообще настолько повезет, что я найду лазняков, уговорю их вернуть меня домой… и буду жить долго и счастливо… но все равно останусь убийцей, все равно на моих руках будет невидимая кровь.
– Линии людей связываются друг с другом, – учил меня в свое время боярин Волков. – И связи эти остаются даже в следующих рождениях, в других шарах. Конечно, они будут там гораздо слабее, чем в этой жизни… но все-таки будут. Если кто убьет человека, то привязка получается очень крепкая… только вот влияние бывает неожиданное. Если в новой жизни убитый будет счастлив и удачлив, то убийца, напротив, будет страдать… Равновесие в этих случаях распределяется именно так.
Я, конечно, ни на секунду не верил в здешнюю бредятину с «благородными истинами», но сейчас, вспоминая слова боярина, ощутил в них что-то похожее на правду. Человека убить – это ж не таракана раздавить тапочкой. Что-то меняется… Что-то такое теряешь… причем навсегда.
Что-то, наверное, менялось и во мне… только это заглушалось куда более заметным чувством – голодом. Похоже, надо делать привал, скоро уже стемнеет, и не переть же дуром по ночному лесу. Без глаз останешься.
Я выбрал подходящее место – прогалину в чащобе. Справа тянулся ельник, слева – заросли чего-то лиственного, кажется орешника.
Сейчас хорошо бы развести костер, погреться. Топлива – сколько угодно. А вот спички… спички здесь покуда не изобрели, пользуются огнивом. Полезный девайс, а в странствиях и вовсе незаменимый. Надо было в усадьбе позаимствовать – да вот недотумкал.
Добывать огонь трением? Спасибо, мне не восемь лет… В восемь лет я уже так экспериментировал, играл в первобытных людей. Полчаса даром потраченного времени, боль в мышцах – и чуть теплые деревяшки.
Пришлось ужинать холодным. Запить только нечем, не жевать же снег… сейчас только простудиться и не хватало.
Я поднял голову. Кажется? Или в самом деле – едва слышное конское ржание? Может, это мои? Нет, мои рядом, привязаны обе к дереву. Уж близкое от дальнего я бы отличил.
Звук повторился – опять на пределе слышимости. Или меня глючит? День выдался нервный, мозги с таким объемом не справляются… процессор греется, память сбоит, на винте бэд-блоки…
А если даже и не глючит меня… Что же, брать коней и ломиться в темноту? Куда? Может, прямо в лапы к преследователям? В лесу же звуки так причудливо гуляют, направление не чуешь… особенно когда это то ли звук, то ли глюк.
И я принял самое простое решение. Сгреб хвороста, нарубил саблей елового лапника и начал устраивать себе постель. Жестко будет ночевать под кучей веток, но, может, они все-таки сыграют роль одеяла. А погоня? Будь что будет. Из меня словно батарейку вынули, и ничего уже не хотелось – ни бежать, ни рубиться на саблях, ни даже строить несбыточные планы. Спать! Забыться. Уснуть. И видеть сны.
2
Ну как же, сны! Провалился в темное, мутное забытье, где ничего не было – ни лужицы томатного сока на ослепительно-белом снегу, ни разрубленного вдоль кулака, который катится по утоптанной кривой дорожке на манер Колобка, ни угрюмого, небритого мужика-лазняка, который бродит в лесной чаще с вытянутым ореховым прутом – лозой, и где лоза искривит свою идеально прямую линию, где потянется к земле – там, значит, надо рыть колодец в наш мир, в Москву. Нырнуть вниз головой, раз уж есть такая физическая возможность, – и растолковать наконец непонятливому доценту Фролову, что движение «зеленых» занесено в список экстремистских организаций…