— А почему надо? — хриплым голосом спросил я, замедляя и без того медленные шаги. — Потому что меня убьют, если вернусь?
— Это не самое страшное, Константин Дмитриевич, — серьезно ответил пацан, приноравливаясь к моей скорости. — Зато если вы дойдете до нее — вы можете убить себя. Сами.
— Интересно, как это мы разговариваем, ведь тут нет воздуха? — мне захотелось переключиться на что-нибудь более спокойное.
— У меня нет времени на глупости! — резко оборвал меня мальчишка. — Меня не для того к вам послали, чтобы лясы точить.
— Ты всегда грубишь старшим? — не нашелся я что сказать.
— Нет, только по вторникам, — ухмыльнулся пацан. — Слушайте, у вас есть еще шанс. Остаться собой. Но это очень трудно. Многие пытались — и не смогли. Не смогли захотеть. И тогда она их высасывала…
— Она — это кто?
— Струна, — махнул мальчишка рукой в сторону лазоревой колонны.
— И чем же она тебе не нравится? — протянул я иронично. — Живая она, что ли?
— Блин, да ты тупой! — взорвался мальчишка и воспроизвел характерный жест пальцем у виска. — Тоже нашелся поклонничек. Вспомни лунное поле!
— А ты откуда знаешь? — глупо таращась на него, выдавил я.
— Ладно, — вздохнул мальчишка. — Не хотите — как хотите. Думаете, мне легко сюда пройти было? И опять все зря… В общем, я пошел. А вы сами решайте. Только когда дойдете… вы это… не касайтесь ее. Ни рукой, ни чем… Может, и удастся вытянуть… — непонятно произнес он и, резко повернувшись, двинулся назад.
— Постой, — окликнул его я. — Скажи хоть, как тебя звать?
— Да на кой вам? — обернулся пацан. — Меньше знаешь — крепче спишь. И вообще, пора мне…
Он сделал шаг, другой — и вот уже нет на дороге никакого мальчишки, только желтая сухая глина. И все так же соседствуют в небе звезды с солнцем, а впереди раскинулась Струна, она зовет, она тянется ко мне, и надо шагать вперед, к горизонту. Потому что позади — смерть. А впереди, наверное, тоже…
Что было дальше, я просто не запомнил. Черный всплеск, пустота — и вот я сижу на холодном полу, изумленно таращу глаза, и всё кажется необычайно ярким, четким — и линии квадратов, и синеватые лампы, свет которых, как выясняется, способен слепить, и, конечно, замершая в отдалении колонна Струны — та прямо-таки сочится голубоватым сиянием, меркнет на мгновенье и тут же вспыхивает, кидает в пространство пучки лазоревых молний.
Голова прямо-таки раскалывается, а в ушах звенит, как при высокой температуре. Мышцы болят, словно я целый день долбил ломом вечную мерзлоту или еще как издевался над своим телом.
А самое главное — я не знал, что же случилось после того, как этот непонятно откуда взявшийся мальчишка непонятно куда и делся. Смутно припоминал, как упрямо тащился к горизонту, и с каждым моим шагом Струна делалась ярче, тонкая ножка чудовищного гриба изгибалась в безвоздушной черноте, тянулась ко мне, а потом… Не было никакого «потом». Провал, абсолютное ничто, где ни метров, ни секунд, ни вкуса, ни цвета, там даже и меня, наверное, не было, и единственное, что осталось — это тупая, саднящая обида.
Ну и что теперь? Струна-то, может, и сказала какое-то слово, только вот я его не услышал. Не удивлюсь, если слово то оказалось нецензурным. Правда, если верить Кузьмичу, неугодных ей Струна просто убивает, а я вроде еще жив. Но не зря же сидит во мне досада пополам с обидой. Значит, что-то где-то не срослось… Сейчас Женя с Кузьмичом достанут пистолеты…
Женя с Кузьмичом достали — один пластиковый стаканчик, другой — пузатую темную бутылку, с которой мы все трое уже пообщались сегодняшним утром. Вернее, вчерашним — на моих часах половина второго ночи.
— Ну, давай! — до краев набулькал мне в стаканчик Кузьмич. — После этого дела всегда полагается. Как лекарство. Ты сейчас залпом!
Залпом так залпом. Горло обожгло, слезы выступили на глазах, но тут же исчезли под воздействием чудесного напитка. И вновь всколыхнулся во мне запах горячих степных трав, и тот же ястреб в том же небе застыл той же мертвой точкой, и теплая волна прокатилась по желудку…
— Ну, пошли, пошли! — скомандовал Кузьмич, и они с Женей буквально потащили меня к стене, которая тут же отъехала перед нами, явив черный коридор, кончавшийся знакомой уже стальной дверью. На сей раз не понадобилась и дудочка — дверь была открыта. И вот мы уже на стальной лестнице, дверь, выполнив долг, неслышно задвигается за нами.
Я прислонился к шершавой каменной стене.
— Ну и каковы результаты? — мне не хотелось ждать. В конце концов, самое страшное уже случилось. Или все-таки нет?
— Ну ты дал, мужик! — широко осклабился Женя. — Струна аж полыхнула вся, от пола до потолка. И звон такой, вроде как колокольный… Такое с ней редко бывает.
— Поздравляю, Константин Антонович, — тиснул мою руку довольный Кузьмич. — Высокая Струна вас признала, теперь уже никаких сомнений. Теперь вы полностью наш.
Я кивнул. Не хотелось мне быть чьим-то, хотелось — своим.
— Сейчас, айн момент! — Кузьмич провел пальцем по дикому камню стены, брызнуло сияние невесть откуда возникшей кнопки, а потом тонкой линией света в камнях очертились двери. Створки разъехались в стороны, обнаружив за собой просторный, сверкающий лифт.
— Ну, чего стоишь? — толкнул меня в плечо Женя. — Поехали. Не заниматься же альпинизмом…
— Угу, с меня хватило и спелеологии, — ответил я уже внутри.
Кузьмич надавил неприметную кнопку на серебристой панели, двери сомкнулись — и нас потащило вверх.
— Зачем же мы спускались как дикие люди? — не выдержал я.
— Ну как зачем? — усмехнулся Кузьмич. — Так положено ритуалом. Для приведения чувств в надлежащее состояние. Проще говоря, на горку пешком, с горки на санках. Только наоборот.
Ветер удачи ломится в дверь,
Ветер удачи стучит в стекло,
Эхо вчерашних твоих потерь
Жертвенной кровью на пол стекло…
Я уменьшил громкость. И без того хватало шуму.
— Зачем? — спросил сидевший за рулем Женя. — Надоели «Погорельцы»?
Сам он от этой группы мало что не фанател. Вроде бы и взрослый мужик, под тридцать, а словно прыщавый старшеклассник.
— Ты сам-то не устал от них? Круглые ж сутки гоняешь. — Я прокашлялся. Все-таки боком вышла мне вчерашняя прогулка под дождичком. Конечно, середина мая — это не стылый ноябрь, но когда, купившись на жару, ты фланируешь по улицам в легкой рубашке… В итоге — катаральные дела. И мелочь вроде, стыдно с таким к слоноподобному доктору Степану Александровичу бегать, а в то же время весьма неудобственно.
— Великое не надоедает, — торжественно изрек Женя, чуть притормаживая и пропуская вперед похожую на бронтозавра тушу фургона-дальнобоя. — Просто отдельные, упертые на классике личности не в силах оценить.