Гена открыл шампанское парой скупых, отработанных, видимо, не одним застольем движений, и обошелся совершенно без выстрела, пусть и по-зимнему, а потом еще и не расплескав ни капли наполнил фужеры: сначала тещин, потом жены, а напоследок — свой.
— За нашу случайную встречу, — торжественно произнесла Татьяна Константиновна.
Едва пригубив вино, Гена вдруг осознал смысл слов, сказанных тещей, и чуть не поперхнулся.
— Как? — с недоумением уставился он на супругу. Переведя взор на Татьяну Константиновну, Гена продолжил: — Право же, мама, неужели Аннушка ничего не сказала вам о моем визите?
(Сразу стоит отметить, что подобный стиль изложения своих мыслей для Гены не является нормой, он разговаривал так в минуты крайней душевной волнительности, да и то не всегда. Так что это не треп и не ошибка рассказчика.)
— Эвона как вы меня, Гена, сразу мамой называть стали, — добродушно изумилась новоиспеченная теща. — Да еще так естественно и непринужденно.
— Помилуйте, Татьяна Константиновна, вы ведь мама моей жены, а значит — и моя тоже. Отныне мы дети ваши, — проникновенно изложил Гена свой взгляд на эту проблему и с тем же недоумением заглянул в глаза маме. — Или я не прав?
— Боже упаси, — успокоила Татьяна Константиновна внезапно обретенного сына, не без восхищения оставшись от его красноречия. — Но Анюта мне действительно ничего не рассказала. Что побудило вас покинуть Нижний Могил, ехать в Сверловск, а потом сюда… Вы ведь сейчас на худграфе учитесь, правда?
— Так она что, совсем ничего вам не говорила? — казалось, что Гена потрясен до глубины души.
— Ни слова, — лицо Татьяны Константиновны выражало живейшую заинтересованность судьбой сына и зятя.
Над столом нависла нехорошая тишина. Теща смотрела на зятя, муж — на жену, дочь — на маму. Потом цепочка взглядов поменяла вектор, и теперь уже Аня смотрела на Гену, Гена смотрел на Татьяну Константиновну, а сама она смотрела на свое ненаглядное чадо.
Молчание прервал исполненный хором тяжелый вздох.
— Я… кхм… прошу прощенья, — повторил Гена давешнюю фразу. — У меня проблемы с жильем и работой…
— А из института его отчислили, — легко прощебетала Анюта. — Три года назад…
Голос ее угас под орудийными залпами взглядов Гены и мамы.
— Так, — Татьяна Константиновна взялась сама контролировать ситуацию, ибо по праву считала себя наиболее опытной в житейских вопросах. — Сейчас мы ничего решать не будем, двенадцатый час уже. Завтра суббота, выспимся как следует, позавтракаем и обсудим сложившуюся ситуацию, после чего вместе, — она интонационно выделила это слово, — решим, что делать дальше. А пока пьем шампанское, смотрим телевизор… Гена, налей, голубчик, еще. Хорошее вино.
Когда все было выпито и съедено в меру возможностей собравшихся, когда глаза у всех уже слипались, встал новый щекотливый вопрос.
— Как спать будете, молодые люди? — с самым невинным видом спросила Татьяна Константиновна. — Я к тому, что у Ани постель рассчитана не то что на две, но даже не на полторы персоны.
Зять залился густой краской, за что сразу получил от тещи плюсик, а Нюра решила за двоих:
— Думаю, что пока порознь.
Татьяна Константиновна легко согласилась.
— Ну, так ладно, — сказала она. — Я думаю, Гена с дороги о горячей ванне мечтал. Аня, дай ему большое полотенце, а я твоему мужу пока диван застелю.
Так они и сделали.
Пока Гена стоял и фыркал под душем, Татьяна Константиновна с Аней убрали со стола, перемыли всю посуду и даже пропылесосили комнату.
За все это время они не обменялись друг с другом ни единым словечком.
Наступила ночь.
Пока в большой комнате пусть не очень громко, но при этом недвусмысленно ритмично поскрипывал новый диван-трансформер, Татьяна Константиновна лихорадочно придумывала способ поприличнее выпроводить из квартиры покойной Аннушкиной бабули вьетнамцев, за съём квартиры плативших щедро и аккуратно, и чистоту в квартире соблюдавших.
И когда часа в два ночи мимо комнаты мамы якобы бесшумно пробиралась на цыпочках из ванны Аня, наша неожиданная теща уже приняла все важные решения касаемо будущего своих детей.
С тем она заснула со счастливой улыбкой на губах и уже не слышала, что через час диван в гостиной заскрипел с еще большим энтузиазмом.
Едва первый луч декабрьского солнца проник в комнату Татьяны Константиновны, а произошло это около половины десятого утра, она легко и просто проснулась, оделась, сделала пару упражнений из хатха-йоги, заправила постель и пошла умываться.
По дороге в ванную комнату она тактично не заметила полуприкрытый обнаженный торс дочери, бережно обнимаемый за плечи сильной жилистой рукой Гены. Они мирно почивали на диване, и поэтому мама осторожно прикрыла дверь в комнату, а потом нарочито громко умылась и почистила зубы. Выйдя из ванной, она услышала в комнате шепот, поэтому отправилась на кухню готовить завтрак и готовила его достаточно долго и громко, чтобы дочь могла незаметно, как ей казалось, проскользнуть в свою комнату и одеться.
Через десять минут Аня вплыла на кухню, отчаянно зевая и потягиваясь.
— Доброе утро, — поздоровалась мама, на что получила маловразумительный зевковый привет.
— Выспалась? — Татьяна Константиновна взбивала яйца, на плите в сковородке уже шкворчала колбаска с луком, поэтому вопрос ее казался чисто ритуальным, без умысла.
Между тем умысел был. Если выспалась сама — значит, и муж выспался, и пора ему тоже вставать.
— Вроде бы, — все еще позевывая, ответила Анна.
— Ну, тогда буди Гену, завтракать будем.
Анюта озадаченно посмотрела на маму.
— Мама, — голос Ани был полон горечи разочарования. — Человек вчера ехал больше двенадцати часов, намерзся, устал, как собака, неужели его так необходимо будить в десять часов, да еще и в выходной. Я сама хотела поспать еще чуток.
— Нюришна, — голос Татьяны Константиновны понизился, и вследствие этого температура на кухне упала до минусовой. — Отныне я не желаю слышать в этой квартире ничего подобного. Что это еще за истерика? Ты теперь… не первый день уже замужем, как оказалось. А это значит, утром проснулась за час до мужа, приготовила завтрак, разбудила, накормила, проводила до дверей на работу. Дети-пеленки-кухня, ясно?
На лице Ани отразился неподдельный ужас.
— А ты что думала, в сказку попала? — продолжила пламенную речь мама. — Нет, любовь прошла, началась семейная жизнь. Домой раньше мужа, приготовила поесть, детей из садика, семеро по лавкам. Муж пришел — поцелуй, накорми, расспроси, как дела на работе. Дома чтоб полный порядок. А за это он горой за тебя, на руках носить будет. Цветы-подарки-любовь-морковь.
Тут Татьяну Константиновну и вовсе понесло. Брошенная мужем, когда Аньке было только полгода, она воспитывала дочь в гордом одиночестве, изредка только обращаясь к матери, чтобы та сидела с Аней, если в садике карантин. И она продумала будущую семейную жизнь своей дочери до мельчайших подробностей, включая месяц зачатия ребенка, чтобы в счастье дочери воплотилось ее нереализованное женское счастье.