— Поросята у нее, что ли? — недоверчиво пробасил дядя Валера. Его вообще чем-либо смутить было весьма сложно.
— Она месяц назад опоросилась, — опровергаю я его догадку.
— Саша, режь, — велит отец.
Дядя Саша осторожно вырезал грудину.
Прослойка нутряного сала с чпоканьем лопнула, и из свиньи вылетела метра на три вверх огромная темно-коричневая курица. Величина ее была прямо таки колоссальной — со взрослого индюка.
В первую секунду мы ошалели, но во вторую не растерялся дядя Валера и могучим ударом кулака он свалил птицу наземь. Дядя Саша ловко ухватил ее за ноги, и отрубил голову.
Не кровь у нее была, сукровица сплошная, черная, студенистая, почти твердая. Выталкивалась она из куриного горла толчками, пока та месила воздух огромными орлиными крыльями. Тут же из нее выпало яйцо, рябое, размером с маленький глобус. Это яйцо громко треснуло, раскололось, и крыса, рыжая, с яростными черными глазами выскочила наружу.
Отец брезгливо отбросил тварь ногой в сторону. Попал в меня, и я наступил ей на голову. Кишки крысы вывалились из-под хвоста, вместе с кишками на свет божий появилась маленькая такая змейка, может быть, даже медянка, я в них не разбираюсь. Свилась в кольцо, смотрит на нас. Я тянусь к лопате, но дядя Саша просто бросил окурок на землю — и змея занялась. Он на этом самом месте бензин разлил, когда лампу заправлял. Змея тут же обуглилась до скелета. Скелет змеи представлял из себя небольшую серебряную цепочку с маленьким кулончиком головы. Левый глаз оказался кнопочкой красного цвета, правый — синей кнопкой.
Я подобрал цепочку, показал остальным, а потом положил в карман. Артефакт все же.
А свинью мы выпотрошили, крови на колбасу не осталось почти, ну и хрен с ней, кишки выбросили, лытки-ноги — отдельно, голову — отдельно, почки, печень, сердце — в тазик, легкие отдали бродячим собакам. Собакам же достались тела курицы и крысы.
Цепочку я повесил над кроватью, ночью глаза ее светились. Однажды, любопытства ради нажал я на синюю кнопку. Что-то щелкнуло и загудело. Вы слышали, наверное, да? Ну, конечно, красную я нажимать не стал, потому что с этого момента она замигала.
К гулу я привык, потом он и вовсе пропал куда-то. Вы тоже обратили внимание? Ну конечно, как же иначе, человек тварь такая, что ко всему привыкает.
Жизнь, конечно, своим чередом, то да се, армия, женитьба, пеленки, прочие прелести. А кулончик я все время на привязи носил, и мигал он все время. Жене уж это мигание дюже не по нраву было, пришлось в банк цепочку змеиную поместить, на хранение.
Тут несчастье произошло — обоих пацанов моих на Кавказе накрыли. В плен взяли, потребовали выкуп. Пошел я по властям, мол, сами на смерть отправляете, так сами и вызволяйте, как мы без опоры в старости-то будем?! Хоть бы что! Пообещали поддержать, а сами — в кусты.
Я как-то утром встаю, а жена — мертвая, то есть холодная и не дышит. Только к телефону сунулся, а на улице вроде как движение какое. Пригляделся: свинья. Большущая такая, пятнистая. Я смотрю на нее, а сам врачей вызываю, чтоб, значит, смерть зафиксировать. И вижу, что свинья-то потрошеная, и лицо у нее, как у Петьки.
Вышел я на улицу, а свинья-то как побежит! И я за ней. Только сорок лет — это не четырнадцать, да и пузо отрастил, будто рожать собрался. Убежала свинья. Я остановиться хочу, а сзади будто клекот. Я обернулся, а за мной летит огромная красная курица, и лицо у нее Митькино. Догонит — заклюет насмерть. Вот и побежал я. А вокруг виды странные какие-то мелькают — горы, ущелья, деревни, пещера какая-то, а в ней солдатики маленькие, как оловянные, только живые. Бегу от курицы, она квохчет яростно… запнулся. Об Петьку и Митьку. Выпотрошенные оба, крысы в них сидят, и змеи кишат вокруг. Свинья в кишках рылом возюкает, курица глаза клюет.
Не помню, как и домой вернулся. Никого ожидать не стал, пошел в банк, вынул из сейфа кулончик, и нажал на красную кнопку.
Манька и Федька канючили:
— Варя, мы устали. Варя, холодно.
Ещё бы не холодно, когда крещенские морозы. Мачеха отправила Варю за водой, а Федька с Манькой увязались следом. Чего ж сейчас хныкать, сами виноваты.
Ревна — река медленная, огибает деревню по дуге длиной в несколько верст. Воду берут в полынье под обрывом, пока в гору с вёдрами влезешь — умаешься. А тут сани тяжёлые, и бочонок немаленький под воду. Впрочем, до проруби добрались быстро да весело. По пути им попался немец, замёрзший до синевы, и подарил по конфетке, которые младшие ребята тут же прикончили. Варя свою конфету есть не стала, приберегла до вечера. Вниз, к реке, скатились на санях, опрокинулись в сугроб, с хохотом вылезли из снега и поехали дальше.
У проруби Варя довольно споро наполнила бочонок водой, и они тронулись в обратный путь. Тут и выяснилось, что малышня уже устала.
— Варя, мы домой побежим? — спросила Манька.
— Ага, и вас тут же Алексеята поймают, и на водку у фашистов сменяют, — припугнула сестру Варя. Тащить этакую тяжесть одной в гору, пусть и по пологому откосу, Варе вовсе не улыбалось. С помощью малых Варя рассчитывала управиться побыстрее.
Манька надулась. Худой нрав полицаев Алексеят, братьев Алексеевых, был известен на всю деревню. Немцы так не лютовали, как Алексеята. Они же убили прошлым летом брата Митю, который возвращался от соседей во время комендантского часа. Варя сама видела это в окошко.
Делать нечего, впряглись все вместе, Варя — коренной, а Федька с Манькой — пристяжными. А берег, как назло не приближается, ну ни на капелюшечку. Мороз трещит, из носу течёт, руки даже в рукавицах зябнут. Федька уже ревмя ревёт, ему шесть годков всего, Манька, слава богу, ещё держится.
Варя вынула из рукавицы спрятанную до поры, до времени конфету, и показала брату:
— Вывезем на берег — подарю.
Федька купился. Манька ему позавидовала и обиженно проканючила:
— А мне?
Варя пообещала отдать свой химический карандаш.
Вновь потащились вперёд. Неуклонно приближался последний, самый крутой подъём, и теперь он не казался таким уж лёгким, каким воспринимался сверху. Тропинка была достаточно широкой, чтобы свободно провезти сани с бочонком, но её ширины оказалось недостаточно, чтобы тащить эти сани втроём. Остановились передохнуть перед штурмом высоты. Чем дольше стояли, тем тоскливее становилось на сердце от предчувствия мучительного подъёма.
Тут санки кто-то подтолкнул сзади, и весёлый мужской голос прикрикнул:
— Тяните!
Потянули, и тропинка стремительно побежала под ноги, и санки старались больно стукнуть в лодыжки. Малыши резво бежали, радуясь, что всё оказалось легко и просто, а Варя то и дело оглядывалась, но из-за бочонка помощника видно не было.
Сани пулей вылетели на улицу, Варя крикнула: «спасибо, дяденька!» — и быстро повлекла за собой сани и Маньку с Федькой, потому что знала — никого за санями не было.