— А вот поведай нам, мальчик, — вкрадчиво спросили сзади, — там, в твоем родном мире, обеспокоены твоим исчезновением?
Митька сейчас же прекратил рыдать.
— Конечно, — сумрачно подтвердил он. — Там, наверное, розыск объявлен, милиция… ну, то есть, стража, ищет по всей стране! И мама… — дыхания ему не хватило.
— Так-так… Очень любопытно. А скажи-ка ты нам, Дмитрий, — это прозвучало как «Дэо-митэру», — сколько бы твои родные заплатили за твое возвращение?
— Заплатить? Чем? — удивился Митька. — Вам что, рубли нужны? Или баксы? У вас же тут только огримы…
— Не все измеряется деньгами, мальчик, ибо не в них счастье… Иногда даже мелкая услуга стоит куда дороже серебра. Вот скажи, готовы ли твои близкие ради тебя пойти на все?
— Ну да… наверное… — ошалело пробормотал он. Разговор принимал какой-то совсем уж фантастический оборот.
— В таком случае, — кашлянули сзади, — могут возникнуть взаимные интересы. И мы об этом еще потолкуем. Но не сейчас… сейчас ты устал, ты очень устал, тебе надо отдохнуть…
Митька был полностью согласен. Усталость и впрямь навалилась на него медвежьей тушей, заглушая и боль, и стыд, и робкую, как лучик света из-под двери, радость — все-таки не выдал кассара, не рассказал про замок Айн-Лиуси. Но сейчас все это оказалось неважным, все это закрутилось в голове и вылетело вон серым облачком, а теплая пустота приняла его в свои огромные — от неба до неба — волны, и понесла куда-то вниз, где всегда будет тихо… Он вздохнул, зажмурил глаза — и не стало ничего, даже тьмы.
А волны все равно никуда не делись — даже когда сон отлетел, оставив после себя сухость в горле и звон в голове. По-прежнему мотало из стороны в сторону, вверх-вниз, и противно булькало в желудке. Булькало и тошнило, так тошнило, что не хотелось и есть. А ведь должно хотеться, последний раз он когда ел? На постоялом дворе не считается, там едва успел перехватить кусок — и послали на конюшню, а потом… Сколько с тех пор прошло времени? И что вообще с тех пор случилось? Муть заполняла голову, склизкая, пакостная муть, и лишь отдельные обрывки всплывали в ней… Громовой голос допросчика… и другой голос, негромкий, веселый… но оттого еще страшнее. И боль, зверская боль в ноге…
Он попробовал сесть. Это удалось не с первой попытки, руки-то по-прежнему были связаны за спиной. Разлепил опухшие от слез глаза. Растерянно повертел головой.
Тьма растаяла. Не то чтобы стало совсем светло — так, жиденький свет, сочившийся сверху, из широких щелей в потолке. Однако вполне достаточно, чтобы осмотреться.
Грубые, необработанные доски стен. Охапка вонючей соломы на таком же дощатом полу. Какие-то бочки в дальнем углу. Вверху, там, где щели, просматривался прямоугольник закрытого люка. Чуть более светлый, чем потемневший потолок.
И качало. Ощутимо качало, то мелко, то резко и неожиданно — так, что стукались друг о дружку зубы.
А ведь это, наверное, на корабле, подумал Митька. Иначе и не объяснить качку. Но почему? Ведь только что он висел во тьме, и ничего не бултыхалось, и ему задавали вопросы… странные вопросы. И жгли ногу.
Он рывком наклонился вперед, пытаясь в полутьме разглядеть пострадавшую ступню. Мало что удалось увидеть, он же не йог, чтобы пятку к лицу поднести. Просто что-то темное. И болело. Не так оглушительно и свирепо, как раньше, но вполне чувствительно. А вообще странно, жгли его раскаленным железом, но он так и не увидел багрового огнедышащего прута… или что там у них было? Все происходило в полнейшей тьме. Или не докрасна нагрели? Но болит ведь неслабо, небось, не только кожу, а и все мясо спалили.
Встать оказалось труднее, чем он думал. Ноги разъезжались, а наступать на обожженную пятку было мучительно, вдобавок еще кружилась голова, и только чудом он не потерял равновесия. Сделал несколько неуверенных шажков, добрался до бочек, поглядел, пощупал. Ничего интересного там не оказалось. Бочки как бочки, заколоченные, тяжелые — на одну он навалился плечом, но та и не шелохнулась. Митька вернулся на солому, улегся, стараясь не слишком тревожить ногу. Да и руки болели. Пускай связали их стянули веревками и не до мяса, но была ведь дыба. Сколько он провисел там, во тьме? Вот и ноет каждая мышца, каждая растянутая жилка.
Ну и что теперь? Одно ясно — раз его не убили, значит, он им еще зачем-то нужен. Интересно, кому? У кого он в плену? То, что похитители не случайные люди, и ежику понятно. Знают о том, что он с Земли, знают о кассаре… возможно, знают больше, чем он сам. Как это выразился один из невидимых? «Малыш Харт»? Знают о нападении разбойников, об отравленной стреле… Наверное, именно их рук и дело. Но кто же это? Единяне, которых так боялся кассар? Митька недоверчиво покрутил головой. Как-то не вязалось. Единяне — это брошенный в колодец пожилой проповедник, это маленький Хьясси и его казненные родители, это сожженные в городе упрямцы. Разве такие будут пытать? Да и зачем он им? А кто еще? Государева Тайная Палата? Но почему не сказали? Что-нибудь типа «Трепещи, раб, ты находишься в государевой Палате Наказаний и обвиняешься по делу о…» А почему они так заржали, когда он признался, что хотел найти мага? Может, это они как раз и есть? И тогда что — Тхаран? А нафига он Тхарану? С другой стороны, раз они знают про Землю… ну кто еще в этом мире может про такое знать? И что же, маги из Тхарана будут нести идиотскую чушь — сколько, блин, за тебя на Земле заплатят? Будто чеченские бандиты, жаждущие выкупа. Как-то несерьезно для магов.
От вопросов раскалывалась голова, и Митька понимал, что все равно ни до чего толкового не додумается. Надо терпеливо ждать, когда кто-нибудь придет и что-нибудь разъяснится.
Но терпеливо не получалось. Приливы тошноты мучили его ужасно, а когда отступала тошнота — накатывал голод. Да собираются ли они вообще его когда-нибудь кормить? Казалось, прошло уже несколько суток. Что, о нем все забыли?
…Оказалось, не совсем забыли. Натужно заскрипел вверху отодвигаемый люк, и что-то шлепнулось на пол. В промелькнувшем свете ничего не удалось разглядеть — мелькнула какая-то бородатая физия и пропала. Секунда — и крышка люка захлопнулась, внутри вновь воцарились сумерки.
Митька с интересом подобрался к тому, что ему сбросили. Оказалось — вареные овощи, лниу-грауту. Гадость, конечно, по большому счету. Вроде картошки, только без вкуса. Зато сытно. Еда для рабов и простонародья.
Тошнота взбурлила в желудке, но тотчас же уступила место голоду. Встав на четвереньки и наклонившись, он принялся обгрызать большие, расползающиеся клубни. Не до приличных манер, есть хочется сильнее. Тем более, все равно никто не смотрит.
Впрочем, вскоре оказалось, что как раз и смотрят. Из-за бочек смотрят весьма заинтересованно, поблескивают красными бусинками глаз. Митька резко дернулся и сел. Испуганная тень тотчас метнулась во тьму, судорожно заскреблась там, а после, немного обождав и осмелев, снова высунулась.
Тьфу, пакость! Черная худая крыса. И не сказать чтобы огромная, если без хвоста, то от силы с Митькину ладонь. Наверное, голодная. Когда-то очень давно, ему, наверное, и пяти не было, мама принесла сказку на кассете — «Волшебник изумрудного города». И там противным голосом колдунья Бастинда шипела на девочку Эли: «Я запру тебя в подвал, и огромные черные крысы оставят от тебя лишь кости!» Тогда он боялся и каждый раз, слушая кассету, затыкал уши, когда дело доходило до этого места.