Поезд пришел сразу.
Выйдя на Пушкинской, я взял пива в окошке кафе «Тайфун» и присел за крайний столик. Спокойно, Валера. Спокойно. Самое удивительное, что подобные уговоры оказались нужны, как мертвому припарки. Я чувствовал себя вполне спокойно, и это было чудней всего. Тогда, скандаля в столовой с Наташкой, я вообще не заметил странного надлома сознания. Прошло мимо, вскользь; выпало из памяти, едва успев туда нырнуть. А сейчас я помнил все.
Сцену.
Прожектора.
Тщательно поставленную пляску. Сколько ж на нее репетиций угробили?..
И себя помнил. Не на сцене. Нет. В зале. Пятый ряд, третье место направо от прохода. Премьера, наверное, — полный аншлаг, яблоку некуда упасть. Плечи соседей, мощный, коротко стриженный затылок впереди. Тетка-капельдинер притулилась сбоку, на табурете, под «Аварийным выходом» — смотрит, затаив дыхание. И я смотрю. И все смотрят. А на сцене…
Нет, не я.
Не-Я, Тот-Кто-На-Сцене.
Пиво набухло над краем бокала. Лихой картуз пены: набекрень. Мама моя родная, твой сын сошел с ума! Двадцать минут назад я чуть было не забил до смерти случайного цыгана… Я. Тихий, местами трусливый. Безобидный. Даже доноса ни разу не написал. Даже анонимки. Дрался только в школе: дважды. Оба раза неудачно. Скучный, по пьяни сентиментальный человек, склонный к рефлексии и кухонным протестам, я бил человека ногами. На улице. На глазах у толпы… Делаю машинальный глоток: пиво горчит, но в целом приемлемо. Не верю, как говорил крутой братан Станиславский. Не верю. Вся катавасия, случившаяся у базара, вспоминалась ярко, остро и искусственно — как память о спектакле. Где все понарошку. Где Гамлеты встают, Офелии сплетничают в уборной, а Ромео, сняв повешенное в первом акте ружье, если и стреляет, то сигаретку у графа Париса. Что помнилось всерьез — я-зритель в темном зале. Завороженно гляжу на сцену, боясь дышать. Сейчас там случится такое!.. такое!.. и вспыхнет катарсис, потрясение, восторг, руки обожжет хлопками, аплодисментами, овацией!..
В душе пивной пеной вместо страха или возбуждения оседало разочарование.
Катарсис не состоялся.
— У вас прикурить не найдется?
— Найдется.
Вместо спичек рука нашарила теплый-теплый, почти горячий шарик. Резной. Вынув наследство, я поднес его к глазам. Так… Эту штуку я с собой на базар не брал. Она лежала дома, в вазочке. Эту штуку. Не брал. Я. Черт возьми, я хотел, я искренне желал испугаться — и не мог! Не получалось. Зритель не может пугаться. Зритель всегда в безопасности. Шар-в-шаре, и в шаре, и в шарике… Теряясь в тончайшей, ювелирно точной резьбе, за глубиной костяных граней тускло блестела звездочка. Или глаз. Или еще что — не разобрать. Густо-красная, похожая на каплю томатного сока. Кажется, раньше она была бордовой. Или сиреневой.
Забыл.
— Вам плохо?
— Мне? Нет… извините…
Домой я пошел дворами. Долго стоял у помойки, привлекая внимание кучки насторожившихся бомжей. При виде рюкзака и прилично одетого человека, бывшего слегка не в себе, они сделали стойку, часто-часто дыша перегаром. Как выяснилось, зря.
Человек вынул дурацкий шарик. Повертел в пальцах.
Сунул обратно в карман.
Исчез за гаражами.
Самый стабильный заработок дают самые идиотские проекты. У доброго боженьки все в порядке с чувством юмора. Зато у меня — не очень. Я уже давно не улыбаюсь, видя в школьных фойе, рядом с объявлением о родительском собрании и рекламой курсов рукопашного боя, афишу «Голубой волшебник газ». Внизу, под «Автор-исполнитель В. Смоляков», набрано красным курсивом «Явка младших классов обязательна». Вот с воплями и гиканьем в актовый зал набивается малышня, по бокам озабоченным конвоем выстраиваются учителя, и я, любимый, варварски подыгрывая себе на гитаре, пою с эстрадки на мотив приснопамятных «Утят»:
— Голубой волшебник газ
Есть у вас и есть у нас,
Есть у вас и есть у нас
Волшебник газ!..
А потом на скорбном примере двух мышей-рэкетиров и одного кота Леопольда излагаю популярно, как пользоваться плитой и колонкой. Куда звонить по номеру «04». В каких случаях. С шуточками-прибауточками. С моралитэ, достойными Стивена Кинга: «Маленькая девочка услышала запах газа, но не сказала об этом маме. И вот темной-темной ночью…»
— В доме восемь дробь шестнадцать
Кот живет,
Этот кот утечки газа
Не дает…
Когда я ухожу, учителя благодарят. Они всегда благодарят. Как мне кажется, искренне. Просят заходить в следующем году. А у заведующей местной столовой можно купить по дешевке мясо и молочные продукты. Еще ватрушки с творогом. В принципе, Управление газового хозяйства требует, дабы я просвещал детишек «поклассно». Не больше тридцати человек за раз, для лучшей усвояемости. Но тогда я рехнусь окончательно. Слава очковтирательству! — начальство «голубого волшебника» и директора школ закрывают глаза на то, что в среде массовиков-затейников с вульгарной ухмылочкой именуется «кидать палки». Делаешь один концерт, а в отчете ставишь пять палочек. Дескать, пять классов обслужил. Чисто конкретно, не оптом, а в розницу. Зато платит Управление регулярно. Иногда думается: так они отмывают наркомиллионы. Или отрабатывают гранты фондов пропаганды сексуальных меньшинств.
Когда меня заберут в психушку, я всех психов научу правильно открывать вентиль.
Услышав взрыв, знайте: это я.
…гость пришел в среду. Вечером. Наташка возилась на кухне, грохоча сковородками. Пахло карпом, жаренным в кляре. Еще пахло луком, нарезанным тоненькими колечками: размять пальцами, чтоб пустил сок, постное маслице, капелька уксуса, щепоть сахара, перец… И чекушка «Охотничьей» в холодильнике. Я валялся на диване с книжкой в руках, предвкушая таинства вечерней кулинарии. Это тоже старая привычка, связанная с ритмом работы вольного художника: завтрак на бегу, обед галопом и полновесный, из трех блюд, ужин. Зачастую глубокой ночью. Ненавижу тех, кто предлагает мне ужин отдать врагу. Нет у меня таких врагов, кроме гадов-советчиков.
Но и им я ужин не отдам.
Звонок глухо брызнул трелью. «Лерка, открой! — крикнула Наташка. — Это, наверное, Денис!» Сунув ноги в шлепанцы, я поплелся в коридор. Втайне радуясь: сын редко приходил домой к ужину, предпочитая утаптывать асфальт в компании однолеток. И через минуту проклял свою лень, из-за которой так и не удосужился вставить дверной глазок.
На лестничной площадке топтались двое громил. Кожаные куртки, шарфы из мохера. (По нонешней теплыни в таком «прикиде» упреешь в два счета. Но ничего не попишешь — форма одежды обязывает!) У обоих чернявый ежик начинается над бровями и шустро катится назад, погребая узенький рубеж лба. Тупое дружелюбие взглядов. Шкаф-Вася с Нижней Гиевки рядом с ними выглядел бы дистрофиком. Очень захотелось иметь помповое ружье. С картечью. Или бомбарду. Выкатываешь на позицию и под бодрый марш «Голубой волшебник газ»…