Так как обещанное миссионерство в Иерусалим оказалось неосуществимым из-за политической обстановки, этот обет был заменен готовностью отправиться на любое данное Папой задание. Таким образом, в течение нескольких столетий иезуиты были кем-то вроде тайного оружия Церкви, войсками специального назначения Папы, которые успешно действовали по всему миру благодаря неслыханной выносливости и упорству. Настолько успешно, что вызывали зависть и недоброжелательство. Их преследовали и запрещали. Но, как и сам учредитель общества Игнатий Лойола, который выздоровел после тяжелого ранения и превратил существование, погрязшее в прегрешениях, в жизнь, полностью посвященную Богу, общество также вновь и вновь поднималось после суровых ударов, и сейчас, в третьем тысячелетии, по-прежнему твердо придерживалось своего обета Ad maiorem Dei gloriam.
Пауль закрыл глаза и стал страстно молиться святому Игнатию, покровителю иезуитов, святому-заступнику, чтобы тот облегчил муки его души, дал силы вынести тяготы, которые готовила ему жизнь, – и пережить потерю человека, который был ему вторым отцом. Он молился также о помощи в выполнении задания, которое возложил на него генерал ордена.
Пауль оставался в таком положении довольно долго, пока не почувствовал, как его взбудораженная душа наконец успокоилась, будто Игнатий Лойола протянул руку через столетия и поделился с ним частью той огромной силы, которая всегда двигала им. Паулю даже показалось, что он ощутил, как святой положил руку ему на плечо.
– Пауль, как у тебя дела?
Он вздрогнул от испуга и открыл глаза. На его плече действительно лежала чья-то рука, а рядом с ним стояла фигура, одетая в темное. Не призрак, а человек из плоти и крови, появления которого он не заметил, так как был слишком погружен в молитву.
Человек, стоявший рядом с ним, был иезуитом. Из-за низкого роста и худощавого телосложения темный костюм казался велик ему минимум на два размера. К тому же белый воротник не прилегал плотно к шее, а оставлял слишком много свободного места. Вообще-то Пауль помнил этого священника как человека более упитанного. Но пышущий энергией Джакомо Анфузо, которого он некогда знал, остался в прошлом. Мужчина, стоявший сейчас перед ним, выглядел старым и изможденным. Его сутулые плечи, как будто на них взвалили тяжелую – слишком тяжелую – ношу, еще больше усиливали это впечатление.
А его лицо! Глаза глубоко запали в глазницы, кожа туго обтягивала кости; лицо священника походило на череп мертвеца.
– Отец Анфузо, – глухо произнес Пауль; ему не удалось скрыть ужас, охвативший его. – Я не ожидал встретить вас здесь.
– Почему же? – хрипло спросил его старик. Даже голос его утратил былую силу. – Ты ведь не думаешь, что ты – единственный иезуит, который ищет утешения и совета у святого Игнатия?
– Нет, конечно. Но именно сегодня вечером?…
Анфузо попробовал улыбнуться, но у него ничего не вышло.
– Ты всегда был умным парнем, Пауль, уже тогда, когда только попал в сиротский приют. Ты быстро догадался, как очаровать повариху, чтобы получать добавку. – Его голос настолько охрип, что ему пришлось откашляться. – На самом деле я не случайно здесь очутился. Я следовал за тобой, Пауль. Мы должны поговорить с глазу на глаз.
Значит, Паулю не почудилось, когда он решил, что за ним следят. Но если отец Анфузо действительно привлек его внимание уже на мосту Витторио Эмануэле, то почему же он не обратился к Паулю раньше, например в пиццерии? Почему старый иезуит так долго медлил? Из-за неуверенности? Из осторожности? От страха?
Каждая из этих трех причин имела место – Пауль понял это, пристально рассматривая Анфузо. Тот, похоже, был комком нервов, и казалось, его ведет неведомая сила. Какой контраст с тем Джакомо Анфузо, когда-то руководившим сиротским приютом Сан-Ксавье с приветливостью и строгостью, которые Пауль рассматривал в качестве образца для собственной работы. Иезуит в любое время готов был выслушать и воспитанников, и сотрудников. Он всегда пытался сначала поговорить с нарушителем по-доброму, и только если это не помогало, принимал суровые меры. Пауль знал его как человека строгих правил, от которого не стоит ожидать неприятных сюрпризов. На нем лежал отпечаток той спокойной целеустремленности, которая, должно быть, придавала сил и святому Игнатию. Помимо Сорелли, Анфузо был единственным человеком, на которого Пауль в молодости смотрел снизу вверх, чье осуждение он воспринимал как плевок в лицо, а похвалу – как крепкое объятие. Теперь он обрадовался, что у него, по крайней мере, остался отец Анфузо.
– Что вы хотите сообщить мне, отец?
– Речь идет о смерти Сорелли, – начал Анфузо, но затем замолчал и боязливо оглянулся.
– Да? И что вы хотите мне сказать?
Иезуит убрал руку с плеча Пауля и махнул ею, будто предвещая беду.
– Темные тучи нависли над нами, Пауль, и над тобой тоже. Многое рухнуло, и я не знаю, кому можно доверять. Я уже думал посвятить в это своего брата Вико, но подходит ли он для этого? И не подвергну ли я его излишней опасности? – Он растерянно вздохнул. – Я доверяю тебе, Пауль, но можешь ли ты доверять себе самому?
Пауля уже начали раздражать эти таинственные замечания, и он даже засомневался в душевном здоровье Анфузо. Сорелли однажды говорил, что Анфузо после пожара в сиротском приюте так и не оправился от потрясения. Теперь Пауль начинал понимать, что Сорелли имел в виду.
– Я могу доверять самому себе, – ответил он, чтобы успокоить иезуита. – Расскажите мне, что вас беспокоит!
Анфузо снова испуганно оглянулся.
– Не здесь, не сейчас. В центре Рима нельзя побыть наедине. Стены могут иметь уши.
Очевидно, у него мания преследования, подумал Пауль, но ничего не сказал. Грустно видеть, что ужасный пожар сделал с рассудком Анфузо. После пожара римские иезуиты обеспечили ему место в архиве, и Паулю всегда казалось, что должность эта намного ниже той, которую Анфузо мог бы занимать со своими способностями. Только теперь он понял причины такого решения.
– Здесь нет никого, кроме нас. – Пауль говорил тем умиротворяющим тоном, к которому прибегают, чтобы успокоить испуганных детей или животных. – Мы можем беседовать, ничего не опасаясь, отче. Иль-Джезу, как ни странно, пуста.
– Пуста? – повторил Анфузо и в третий раз оглянулся. – Это действительно странно, Пауль. Это подозрительно, не так ли?
– Нет, мне кажется, скорее…
Но Анфузо, похоже, уже не слушал его; он торопливо заговорил:
– В архиве я обнаружил кое-что… – Он прикусил нижнюю губу. – Мы не можем беседовать здесь, Пауль. Приходи завтра утром к сиротскому приюту, часам к девяти. Там нам никто не помешает.
– Но на месте приюта теперь одни развалины, – нехотя напомнил ему Пауль. – Он сгорел много лет тому назад.
– В том-то все и дело, – к его удивлению, ответил Анфузо. – С этим все и связано, понимаешь, Пауль?
– Честно говоря, я не понимаю ни единого слова, отец Анфузо. Просто скажите мне откровенно, что вы имеете в виду!