— До него три часа езды на машине. Мы перепишем эти записи, и если ничего не случится… если мы сами ничего не выясним, то поедем к нему.
Если бы ничего не случилось!..
Днем вокруг домика витало ощущение чего-то зловещего, а к ночи он, казалось, полностью погрузился в атмосферу надвигающейся угрозы. События начали происходить с самой обезоруживающей и коварной внезапностью; все началось вечером, когда мы с Лэйрдом были заняты изучением фотокопий странных книг и рукописей, присланных из Мискатоникского университета, которые ввиду их большой ценности никто не стал бы выносить из хранилища библиотеки. Первое явление было таким слабым, что сначала мы не обратили на него внимания. Просто по деревьям пробежал ветер, и они зашумели, запели, как умеют петь сосны. Вечер был теплым, и окна нашего домика были открыты. Бросив какое-то замечание по поводу ветра, Лэйрд вновь углубился в чтение текстов. Прошло примерно полчаса; и только когда шум ветра стал почти штормовым, Лэйрд предположил, что здесь что-то не так. Он поднял голову, его взгляд упал сначала на одно окно, затем на другое — и вдруг Лэйрд замер. Я тоже.
Несмотря на то что вокруг домика ревела буря, ни один порыв ветра не врывался к нам через окна, занавески на которых лишь едва-едва шевелились!
Одним движением вскочив на ноги, мы с Лэйрдом, не сговариваясь, выбежали на широкую веранду.
Снаружи все было абсолютно спокойно — воздух был тих и недвижим. Шумел только лес. Мы взглянули на сосны, четко вырисовывающиеся на фоне усыпанного звездами неба, ожидая увидеть, как их верхушки гнутся под сильными порывами ветра, однако и они были совершенно неподвижны; вместе с тем вокруг нас продолжал раздаваться рев бушующего ветра. Мы простояли на веранде с полчаса, пытаясь определить, откуда исходит шум, как вдруг, так же внезапно, как начался, он стих!
Время близилось к полуночи, и Лэйрд отправился спать; прошлой ночью он почти не спал, поэтому мы договорились, что сегодня до четырех часов утра буду дежурить я. Мы ни словом не обмолвились о шуме в лесу, вместе с тем нам очень хотелось, чтобы у этого явления было какое-нибудь научное объяснение. Думаю, что если бы мы начали обсуждать этот вопрос, то непременно постарались бы придумать какую-нибудь абсолютно объяснимую, строго научную гипотезу. Разумеется, самый древний и сильный человеческий страх — это страх перед неведомым; то, что можно объяснить, обычно никого не пугает; наш же страх с каждым часом становился все сильнее именно потому, мы что столкнулись с неведомыми, не поддающимися никаким разумным объяснениям силами, в основе которых лежала лишь древняя слепая вера, уходящая корнями не только в эпоху первобытного человека, но и — судя по материалам Мискатоникского университета — в такое время, когда не существовало самой Земли. Нас ни на минуту не покидало ощущение чего-то зловещего, угрозы, исходящей от того, что находилось за пределами понимания слабенького умишка, каким располагает человек.
Итак, я не без трепета приготовился к ночному бдению. Лэйрд поднялся в свою комнату, которая находилась наверху, возле самой лестницы, и имела дверь, выходящую на огражденный перилами балкон, я же приготовился ждать — уселся в нижней комнате и принялся перелистывать книгу Лавкрафта. Я боялся не столько того, что может произойти, сколько того, что случившееся может оказаться выше моего понимания. Шли минуты, и я с головой ушел в книгу «“Изгой” и другие рассказы», где говорилось о природе зла и о древнейших существах, обитавших во вселенной; чем больше я читал, тем больше начинал склоняться к мысли, что между произведением этого писателя-фантаста и странными заметками профессора Гарднера существует некая связь. Но самым невероятным моим открытием стало то, что профессор делал свои записи, не зная о содержании книги Лавкрафта, поскольку посылка с ней прибыла уже после его исчезновения. Более того, мне стало ясно, что профессор руководствовался не только материалами, присланными ему из университета, но и чем-то еще.
Чем именно? Может быть, он что-нибудь узнал у Старого Питера? Вряд ли. Может быть, виделся с Партье? Вполне возможно, хотя Лэйрду он об этом не сообщал. Вместе с тем я уже не сомневался, что у профессора Гарднера имелся дополнительный источник информации, о котором не было ни единого упоминания в его записях.
Я целиком погрузился в размышления по поводу новой вставшей передо мною загадки — и вот тогда я услышал музыку. Возможно, она начала звучать еще раньше, но в этом я не уверен. Странная это была музыка — сначала мягкая и мелодичная, она быстро набирала темп и наконец перешла в дикую, дьявольскую какофонию, доносившуюся откуда-то издалека. Я вслушивался в эти звуки со все возрастающим удивлением; в первую минуту я не почувствовал присутствия зла, обрушившегося на меня чуть позже, как только я вышел из дома и понял, что музыка доносится из самой чащи темного леса. Да, я живо ощущал всю ее невыразимую причудливость; не могу описать, на что она была похожа, — на земле такая музыка звучать не может; судя по звуку, она исполнялась на каких-то флейтах или инструментах, напоминающих флейты.
До сих пор не происходило ничего по-настоящему пугающего, не считая двух упомянутых явлений, которые пока что лишь вызывали смутную тревогу. При этом я по-прежнему считал, что и шуму в лесу, и этой странной музыке можно найти вполне разумное объяснение.
Но далее произошло нечто столь жуткое, источающее такой неземной ужас, что я задрожал всем телом, поддавшись поистине первобытному, животному страху, какой испытывает любой человек, столкнувшийся с необъяснимым, неизвестно как и откуда возникшим явлением, ибо если я до той поры еще сомневался в правдивости записок профессора Гарднера и присланных ему материалов, то сейчас убедился в необоснованности своих сомнений, поскольку странный шум в лесу и эта неземная музыка сменились звуками, природу которых в тот момент я был не в силах описать — как не могу и сейчас. Я слышал какое-то дикое завывание, издавать которое не мог ни зверь, ни тем более человек. Звуки то усиливались, доходя до самого пронзительного крещендо, то внезапно замолкали, и тишина эта была еще ужаснее, чем душераздирающие вопли. Они начались с жуткого призывного крика, дважды повторившегося: «Йигнаиих! Йигнаиих!», который затем сменился торжествующим воплем, раздавшимся со стороны леса и пронзившим ночную тьму, словно голос из преисподней: «Э-йа-йа-йа — йахаааахааахааа — ах-ах-ах-нгх’аааа-нгх’аааа-йа-йа-йа…»
Какое-то время я стоял, не в силах шевельнуться. Я не смог бы произнести ни звука, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Крики смолкли, но лес, казалось, все еще вторил жуткому вою. Я слышал, как Лэйрд подскочил на постели, слышал, как он бежит вниз по лестнице, окликая меня, но не мог ему ответить. Наконец он выбежал на веранду и схватил меня за руку.
— Господи боже! Что это было?
— Ты слышал?
— Еще бы не слышать!
Мы постояли, прислушиваясь, но крики больше не повторились. Смолкла и музыка. Мы вернулись в дом и провели остаток ночи в ожидании, не в силах уснуть.
Однако до самого утра из леса больше не донеслось ни единого звука.