Я не могу точно описать воздействие, что оказали на меня эти звуки. В тот момент я был поглощен чтением отрывка, явно связанного с событиями последних недель и соответственным образом меня настроившего: я был близок к экзальтации, и мне очень хотелось встать и служить Тому, кто глубоко внизу ждет и видит сны. Действуя почти как сомнамбула, я погасил свет в кладовой и с предельной осторожностью выскользнул во мрак: за стенами меня поджидали враги.
Музыка пока звучала слишком слабо, и вне дома ее слышно не было. Я не мог знать, сколько еще времени она останется неслышной, поэтому спешил сделать то, что от меня ожидалось, прежде чем враг окажется предупрежден об очередном подъеме обитателей водной бездны к дому в долине. Но я направился не в погреб. Как бы по предопределенному плану я через заднюю дверь вышел наружу и крадучись направился под защиту окружавших дом кустов и деревьев.
Очень осторожно, но неуклонно я продвигался вперед. Где-то впереди на страже стоял Бад Перкинс…
В том, что случилось после, я уверен быть не могу. Остальное обернулось, разумеется, кошмаром. Прежде чем я наткнулся на Бада Перкинса, раздалось два выстрела. Они послужили сигналом остальным. До Бада оставалось меньше фута в этом мраке, и его выстрелы испугали меня до полусмерти. Он тоже услышал звуки снизу, ибо теперь их нельзя было не услышать даже здесь.
Вот все, что я помню хоть с какой-то ясностью.
А то, что произошло потом, ставит меня в тупик даже сейчас. Разумеется, набежала толпа, и если бы люди шерифа тоже не ждали в засаде, я не смог бы писать сейчас эти показания. Помню вопящих от ярости людей; помню, что они подожгли дом. Я бросился было обратно, но выбежал наружу, спасаясь от огня. Оглянувшись, я увидел не только языки пламени, но и кое-что еще — там пронзительно вопили Глубинные, погибая от жара и ужаса, а в последние мгновенья из пламени поднялось гигантское существо и вызывающе воздело щупальца, прежде чем обернуться огромной перекрученной колонной плоти и окончательно исчезнуть, не оставив после себя ни следа! Именно тогда кто-то из толпы швырнул в пылающий дом пакет динамита. Но не успело замереть эхо взрыва, как я и все прочие, окружавшие то, что оставалось от дома Бишопов, услышали этот голос, внятно и мрачно пропевший: «Ф’нглуи мглв’наф Ктулху Р’льех вга’нагл фхтагн!» — объявив тем самым всему свету, что Великий Ктулху все еще спит в своем подводном пристанище Р’льех!
Свидетели утверждают, что застали меня над разодранными останками Бада Перкинса — они намекали на какие-то мерзости. Однако они сами должны были видеть, как видел я, ту тварь, что корчилась в пылающих руинах, хоть и отрицают теперь, что там вообще был кто-то, кроме меня. По их утверждению, я вытворял столь жуткие вещи, что они просто не в силах это описать. Но все это — фикция, плод их больных мозгов, пропитанных ненавистью и не способных толком разобрать, что сообщают их собственные органы чувств. Они свидетельствовали против меня в суде, и судьба моя решена ими.
Но они же должны понимать, что не я сделал все то, в чем меня обвиняют! Они должны знать, что это жизненная сила Сета Бишопа вторглась в меня и овладела мной, это она восстановила нечестивую связь с тварями из глубин и носила им пищу, как в те дни, когда Сет Бишоп существовал в собственном теле и сам прислуживал им, пока Глубинные и другие бессчетные твари рассеивались по всему лику Земли; это Сет Бишоп сделал то, что, по их мнению, я сотворил с овцой Бада Перкинса, и с сыном Джереда Мора, и со всеми пропавшими животными, и, наконец, с самим Бадом Перкинсом; это Сет Бишоп заставил их поверить, что все это сделал я, хотя здесь нет моей вины; это Сет Бишоп вернулся из преисподней, чтобы снова служить отвратительным тварям, проникавшим в пещерный провал из морских глубин, — Сет Бишоп, который узнал о существовании этих тварей и призвал Их к себе; Сет Бишоп, который жил, чтобы служить Им и в свое время, и в мое; Сет Бишоп, который до сих пор может таиться глубоко под тем местом в долине, где стоял дом, таиться, ожидая еще какой-нибудь человеческой оболочки, чтобы наполнить ее собой и через это служить Им в грядущие времена — служить вечно.
Мой дед по отцовской линии, которого я всегда видел лишь в затемненной комнате, обычно говорил про меня родителям: «Держите его подальше от моря!» — как будто у меня была какая-то причина бояться воды. На самом же деле меня всегда к морю тянуло. Рожденные под каким-нибудь знаком воды — а я родился под знаком Рыб — всегда имеют к воде естественную склонность, это хорошо известно. Также утверждают, будто такие люди обладают сверхчувственными способностями, — но в данном случае, я полагаю, это не очень важно. Как бы то ни было, мой дед считал, что море представляет для меня опасность. Он был странным человеком — описывать его я бы не взялся даже ради спасения своей души, хотя при свете дня такое заявление звучит несколько двусмысленно. Так он говорил еще до того, как отец погиб в автомобильной катастрофе, а после в подобных напоминаниях не было особой нужды, поскольку мать увезла меня в глубь страны, в горы, подальше от вида, звуков и запахов моря.
Но чему суждено быть, того не миновать. Я уже учился в колледже на Среднем Западе, когда умерла мать, а неделю спустя скончался и мой дядюшка Сильван, завещав все, что у него было, мне. Его я ни разу в жизни не встречал. В семье он считался эксцентричным чудаком — «не без урода», как говорится. У него было множество прозвищ, и все уничижительные. Только мой дед его никак не дразнил, а говорил о нем всегда со вздохом. Я же фактически оставался последним в прямой дедовской линии; правда, еще был дедов брат, который вроде жил где-то в Азии, хотя чем он там занимается, казалось, толком никто не ведал: говорили только, что его занятие как-то связано с морем, возможно — в сфере судоходства. Поэтому естественно, что я стал наследником домов дяди Сильвана.
У него их было два и оба — вот уже повезло так повезло — у моря: один — в массачусетском городке под названием Инсмут, а другой — в уединенном месте на побережье к северу от этого городка. Даже после того, как я заплатил все налоги на наследство, денег осталось еще столько, что в колледж мне возвращаться не было нужды, как не требовалось уже заниматься и тем, к чему у меня не лежала душа. А лежала она лишь к тому, что мне запрещали все эти двадцать два года: я хотел поехать к морю, может, даже купить лодку, или яхту, или что-нибудь еще.
Но все оказалось совсем не так, как мне хотелось. В Бостоне я встретился с адвокатом и поехал дальше в Инсмут. Странный городок, как я понял. Недружелюбный, хоть там мне и встречались люди, улыбавшиеся, узнав, кто я такой, — но улыбались они со странным и таинственным видом, как будто знали что-то про моего дядю Сильвана и не хотели говорить. К счастью, дом в Инсмуте был меньшим из его жилищ, и было ясно, что подолгу дядя в нем никогда не задерживался. Унылый и мрачный старый особняк; к немалому своему удивлению, я обнаружил, что он и был нашим семейным гнездом — его выстроил мой прадед, занимавшийся торговлей фарфором, в нем большую часть жизни провел дед, и к фамилии Филлипсов в городе до сих пор относились с неким почтением.