Впереди во мгле пыльно светлела песчаная дорога. А вокруг неё до мутного неба вздымалась огромная тёмная роща. В роще находилось деревенское кладбище. Идти мимо него Кирилл не хотел.
Сколько раз во взрослой дневной жизни он вышучивал детские страшилки и фильмы ужасов, а сейчас боялся идти через кладбище ночью и в одиночку. Чего он испугался? Что из могильной земли вдруг высунется рука мертвеца? Что за деревьями, качаясь, промелькнёт истлевший покойник? Это киношные штампы. А всё равно страшно.
Сосущий, тоскливый страх перед тем, что невыносимо. А ему невыносимо видеть эти кресты, оградки, скамейки. Там, под землёю, лежат не чудища, а обычные люди, жители деревни Калитино, колхозники, разнорабочие, пенсионеры… Но не в этом дело.
Как ни успокаивай себя соображениями бытовой повседневности, достаточно крохотной мелочи, чтобы они разлетелись в пух и прах. И пускай оживших мертвецов не бывает, хоть колхозники они, хоть графы Дракулы. Но страх-то всё равно есть. Упыри — сказка, а страх, безусловно, реален. Его не уничтожить отчаянным воплем: «Тебя нет!»
Дверь в ад может открыться где угодно: и в старой могиле колхозника, и в собственной душе. В душе даже вероятнее. Сердце толкалось в груди Кирилла, точно кто-то бился плечом в дверь. И Кирилл не хотел, чтобы эта дверь распахнулась.
Здесь, на кладбище, запоры на этой двери ослабли, обветшали. Скрипнет крест, крикнет птица, упадёт сухая ветка — и запоры лопнут совсем. Дверь отлетит в сторону, страх вырвется наружу, как демон. И он разорвёт Кирилла. Какая разница, откуда демон нападёт — изнутри или снаружи: из могилы деревенского кладбища или из тех кошмаров про псоглавцев, которые Кирилл здесь себе навоображал? Кирилл сойдёт с ума, потому что когда-то слушал детские страшилки и смотрел ужастики, а сейчас оказался ночью на кладбище один.
Для птиц и мышей на этом кладбище никого нет. Деревьям не страшно. А вот для него, Кирилла, демон будет реален, откуда бы он ни явился. Реален будет его запах, его взгляд, его прикосновения, реален будет звук его шагов, которые не оставят следа на пыльной дороге. Реальным будет всё, что демон сделает с ним, с Кириллом. Никогда не предъявить другим людям того демона, который нападал на человека, но всегда реально то, что демон сотворил с жертвой.
Кирилл стоял на опушке кладбищенского перелеска и слушал тихий шум полночи: дыхание листвы, какой-то шёпот, шорохи ветерка. А ведь где-то совсем недалеко через этот перелесок шла Лиза. И она так же боялась. А может, боялась вдвойне, потому что однажды уже столкнулась с этим ужасом на лесной дороге у промоины, и даже не однажды, если вспомнить о смерти её отца. Но она всё равно шла.
И Кирилл тоже пошёл. Да, он боялся, но не считал себя трусом, как не считал и храбрецом. Но если бы он не тронулся с места, Лиза оказалась бы сильнее его. Тогда для него исчез бы смысл продолжать отношения. У Кирилла уже была девушка, которая поставила себя в сильную позицию — Вероника. Она всегда была права, а он всегда имел меньше, чем ей хотелось, и делал хуже, чем она рассчитывала. Вот поэтому теперь он здесь, и ему больше не нужна Вероника.
А Лиза, оказывается, стала нужна. Рядом с Лизой он был и речист, и умён, и силён, и богат, и вообще умел гораздо больше, чем она. Так получилось само собой, он не самоутверждался, принижая Лизу. Но ведь рядом со своей девушкой он обязан чувствовать себя мужчиной, чтобы самому идти вперёд, выбирая путь для обоих, а не догонять подругу, вечно перед ней виноватый. Кирилл хотел быть сильным, а для этого надо быть сильным как минимум для своей девушки. Это точка старта. И потому сейчас он тоже шёл через перелесок.
Кладбище началось как дурной сон, от которого не можешь избавиться. В тёмной мути меж стволов светлели кресты. Кирилл физически ощущал, что земля под его ногами набита людьми. Ведь не все же кресты уцелели. Сколько лет этой раскольничьей деревне? Сколько лет кладбищу, через которое накатали просёлочную дорогу? Над чьей забытой головой, над чьими рёбрами он сейчас ступает?
Кирилл зацепился за что-то ногой и отчаянно запрыгал, пытаясь освободиться. Сердце так же отчаянно запрыгало в груди. Из бурьяна в придорожной канаве вытащился проволочный остов погребального венка, который и поймал штанину Кирилла. Ржавый венок напоминал огромного раздавленного паука. Задыхаясь, Кирилл опустился на одно колено и отодрал кривые железные колючки. Потом поднялся и пнул по венку. Проволочное колесо встало дыбом, откатилось обратно и опять улеглось в пыльную траву, словно капкан.
Кирилл слышал рассказы, что вокруг лагерей или по их оградам разбрасывают или развешивают пряди какой-то особенно коварной колючей проволоки. Она цепляется за одежду, а когда человек берёт её рукой, чтобы освободиться, закручивается вокруг руки. С таким коконом из колючки тому, кто ушёл из зоны, уже никуда не убежать.
Надо смотреть под ноги, а не на могилы. Но очень трудно было отвести взгляд от крестов среди деревьев. Когда смотришь напрямую, будто фиксируешь вещь, останавливаешь её, не даёшь двигаться. Едва отвёл глаза — всё ожило, зашевелилось, поползло. Кирилл вертел головой, будто отстреливался по разным сторонам.
Что белеет там, под кустом? Человеческий череп? Почему бы и нет, это же кладбище. Но ведь кладбище, а не археологические раскопки! Откуда черепу взяться на поверхности земли? Может, кто-то копал новую могилу — и попал в старую, выбросил останки, чтобы не мешали? Так делать не по-людски, но в Калитине и без того уже давно забыли многие нормы человеческой жизни… Вроде глазницы видны, рваные дыры на месте носа и уха… Кирилл ожесточённо вперился взглядом в странный предмет. Нет, он не может пройти, не выяснив до конца. Кирилл шагнул в траву и наклонился. Под кустами застряла смятая в ком газета. Кто-то приходил на кладбище, поминал усопших рюмкой с огурцом, разложив снедь на газете, а потом скомкал газету и выбросил на дороге, а ветер закатил мусор в кусты.
В этой мглистой пепельной ночи не было теней, но Кириллу показалось, что, пока он был возле кустов, за его спиной через дорогу промелькнула тень. Опять чудится, опять мерещится? Он ведь спятит, мечась от одного страха к другому! Кирилл обернулся. Ничего нет.
Но глаза помнили тёмное движение. Что-то небольшое пересекло просёлок. Не человек. Животное. Собака? Собака перебежала колеи? В этой деревне нет собак. Где живут собаки, там нет волков. Где живут псоглавцы, там нет собак. Здесь живут псоглавцы. Откуда взяться собаке ночью на кладбище?
Пустая, дымная дорога сама была как наваждение. На дороге всегда что-то происходит, даже если царят тишина и пустота. Дорога нарушает равномерность, равнозначность пространства. Она собирает что-то вокруг себя, как в магнитном поле силовая линия собирает на себе железные опилки. Вот качается берёзовая ветка. Почему она качается? Кому вслед она машет? Что её потревожило? Ведь не было и порыва ветерка, газетный ком под кустами и не дрогнул.
Шелестя бурьяном, Кирилл вернулся на дорогу и встал под ветку. Она качалась чуть заметно, почти неуловимо, но не прекращала движения, будто её тянули за невидимую ниточку. Ветка то ли крестит дорогу раскольничьим двоеперстием, то ли усыпляет, гипнотизируя ритмом, словно в колыбели. Успокойся. Успокойся. Не дёргайся. Дай произойти тому, что задумано не тобой, но для тебя…