— Измена! — сказал Прищепа. — Спровоцировали нас на войну за их интересы. И при первой же неудаче изменяют нам!
— Пока только предательство, а не измена, — мрачно поправил Гамов. — Пока только отходят в сторону, оставляя нас один на один с врагами. Но скоро они открыто перейдут на сторону Кортезии и повёрнут оружие против нас. Я говорил это вам уже давно. Верить такому лицемеру, как Вилькомир Торба!
— Да, вы говорили, Гамов, что верить патинам нельзя. А я им верил, а вам не верил. Да что я! Как Маруцзян, столько лет стоявший в центре мировой политики, не раскусил его?
В глазах Гамова загорелась злая издёвка.
— Вы спрашиваете, почему Маруцзян столь непроницателен? Всё просто, генерал. Маруцзян — тупица. Хитрец всегда обведёт дурака вокруг пальца. Именно это и произошло.
Прищепа с усилием приподнялся.
— Пойдёмте к операторам. Боюсь, что выход Патины из войны прояснит загадку спокойствия на нашем участке.
По дороге в операторскую я тихо сказал Гамову:
— Укоротите язык! Майор Альберт Пеано всё-таки родной племянник Маруцзяна.
— И не подумаю! — резко бросил Гамов. — Пеано не просто племянник, а, как вы точно выразились, «всё-таки племянник». Альберт — умнейший юноша и наблюдал Маруцзяна со своего младенчества, это кое-что значит. Неужели вас не удивляет, что Пеано заслали в боевую дивизию? Если Пеано попадёт у нас под резонансный удар, дядюшка вздохнёт с облегчением. При Альберте можно говорить свободно.
В зале два оператора склонились над картой, расстеленной на длинном столе. Один, двадцатидвухлетний, невысокий, живой Альберт Пеано, и был племянником главы правительства. Что он не в чести у своего дяди, мы слышали. Но я сам дважды присутствовал при его разговорах с Маруцзяном: и голоса, и слова, самые душевные, слухи о вражде не подтверждали. Второго оператора, Аркадия Гонсалеса, преподавателя университета, я уже видел на «четверге» у Бара и кое-что говорил о нём. Теперь скажу подробней. Я уже упоминал, что он был высок, широкоплеч, очень красив, с женственным тонким лицом. Внешность обманывала. Всё в нём было противоречиво. Он как-то на моих глазах ухватил за трос идущий мимо трактор и потащил его назад. Человек такой силы и такого роста мог стать светилом баскетбола, а он ненавидел спорт. К нему устремлялись тренеры знаменитых баскетбольных команд, но ни одному не удалось вытащить его в спортивный зал. Самого настойчивого тренера он взял за шиворот и снёс из своей комнаты на четвёртом этаже на университетский дворик и, в присутствии хохочущих зрителей, обвёл широкий круг его размякшим телом с бессильно болтающимися ногами. Потом ласково сказал: «Будь здоров! Больше не приходи!» Оба они, Пеано и Гонсалес, сами напросились в операторы. Но если Альберт с интересом вникал в военные дела и успешно спланировал операции отхода с боями, то Гонсалес оставался равнодушным к тому, что делал. Он добросовестно выполнял приказания Прищепы и Гамова, но не было в нём «военной жилки». Он никогда сам не просился из штаба в бой. Он не был трусом, но воинскую доблесть недолюбливал. В свободные минуты он читал исторические книги. Вначале мне казалось, что он приставлен к Пеано для тайного наблюдения и охраны. Потом я убедился, что он ненавидел саму войну. Исправно воевал, внутренне презирая своё занятие, таков был этот человек, Аркадий Гонсалес, сыгравший впоследствии столь грозную роль.
— Плохие дела, генерал, — сказал Пеано, показывая на исчёрканную карандашами карту. — Родеры нас окружают.
— Пока не окружают. Но окружат, если патины сложат оружие.
— Вы в этом сомневаетесь, генерал? — Пеано усмехнулся. В его улыбке была какая-то отчаянная весёлость. — По-моему, здравомыслящие люди никогда не верили в союзническую надёжность патинов.
— Вы не высказали своих сомнений дяде, Альберт?
Улыбка Пеано стала шире. Он любил улыбаться. Я не верил его улыбке. Она камуфлировала истинное настроение.
— Моему дяде не говорят того, что ему не нравится.
Мы с Гамовым рассматривали карту. Позади и с боков нашей дивизии стояли патины — третий их корпус слева, четвёртый и пятый позади и справа. За пятым корпусом патинов располагалась добровольная дивизия «Золотые крылья», потрёпанная в недавних боях. На левом крыле, за третьим корпусом патинов, восстанавливалась сплошная линия наших войск. Здесь держали оборону профессиональные части, они прикрывали путь на Адан.
Картина была удручающая.
— Если патины сложат оружие, мы в мышеловке, генерал, — резюмировал Гамов общее впечатление.
— Они могут прекратить сражение, но остаться на своих позициях. Положение и тогда незавидное, но хоть без окружения.
— Они уступят свои позиции родерам! Генерал, сколько ещё мы будем предаваться иллюзиям?
Прищепа среди нас, принуждённых стать «военными добровольцами», один был профессиональным военным. И действовал по-военному.
— Приказываю организовать круговую оборону, майор, — сказал он мне. — Капитан Прищепа, задействуйте всех своих разведчиков — живых и автоматических. Через час жду донесения, что на флангах и в тылу. Полковник, проводите меня в мою комнату.
Павел выскочил в дверь. Гамов ушёл с генералом. Пеано посмотрел на меня. Я пожал плечами.
— Уже, Пеано. Плохой бы я был командир, если бы ограничился устройством одной передовой позиции. Солдаты сейчас усиливают защиту с тыла. Надо срочно создать подвижное соединение. Дивизии придётся цепляться за землю, чтобы уцелеть до помощи извне. Но понадобится сильный отряд для нанесения внезапных ударов в глубь неприятельского окружения. Я выделю в диверсионный отряд своих лучших солдат. Прикажите другим полкам сделать то же. И поставьте диверсионный отряд под моё командование.
— Отлично, майор. Сейчас мы с Гонсалесом подработаем техническую сторону и доложим генералу.
Я уже собрался уходить, но меня задержал обмен репликами между двумя операторами.
— Насчёт помощи извне, о которой говорит майор Семипалов, — сказал Гонсалес. — Ты не хотел бы, Альберт, соединиться с дядей, чтобы лично обрисовать ему наше положение?
— Дядя хорошо знает наше положение на фронте.
— Он мог бы приказать маршалу двинуть на выручку свободные силы.
— Маршал ответит, что свободных сил нет. И что славная дивизия «Стальной таран» отлично вооружена и командует ею испытанный генерал Прищепа — и потому она может одна противостоять целой армии врага.
— Я так тебя понимаю, — медленно произнёс Гонсалес, — что нас оставят на произвол капризной военной судьбы?
— Ты меня неправильно понял, — отпарировал Пеано. — Нам окажут великую помощь самыми высокими словами, какие найдутся в словарях. Как будет вещать стерео о нашей доблести! Какие покажут картины нашей героической обороны! А под конец маршал вышлет два водолёта, чтобы вывести в тыл тех, кто остался в живых. Тебя не устраивает такая перспектива, хмурый друг мой, выдающийся — в будущем, конечно — историк Аркадий Гонсалес?