– Когда ты стреляла в мертвого адвоката на даче, я сидела в машине с детективом. Обвинить меня в убийстве практически невозможно. Тогда ты мне сделала алиби. Долг платежом красен.
– Какие между нами могут быть долги? Мы родные сестры, мы одно целое и неделимое. Нас ждет большое будущее. Я устала жить в зависимости и унижениях. А ты больше не будешь заживо гнить в трущобах Азова. Теперь я убедилась, что вместе мы огромная сила, способная перевернуть мир.
– Покойный Гортинский тоже считал, что с его гениальным умом и верными друзьями ничего не стоит перевернуть мир.
– Как покойный? Почему? Он же абсолютно безвреден…
– Это не я, Лялечка. Гортинского я трогать не собиралась. Он сам сбежал от страха. Уехал на свой любимый лыжный курорт в Альпы и попал под снежную лавину.
Погибло двенадцать человек. В «Литературной газете» дали крошечный некролог, а по телевидению даже слова не сказали. Гортинский умер как личность задолго до своей физической смерти. На книжном развале лежат десятки новых Гортинских, которым тоже скоро придется отправиться на свалку.
На глаза Ляли накатились слезы.
– Он не такой, как все. Таких нет и не будет. Ты его просто не знала. Это был единственный мужчина, с которым я смогла бы прожить всю жизнь. Но судьба мне определила другую дорогу. Какая глупая смерть.
– Смерть не бывает ни умной, ни глупой. Это данность, и с этим надо свыкнуться. Ладно, утри слезы и расскажи мне о Швеции.
– Тихий рай по сравнению с Россией.
– И это все?
– А что еще?
– Ты была в банке, от которого у нас карточки?
– Да. Вход свободный. В зал индивидуальных сейфов можно пройти по карточке-коду. Дело об ограблении давно уже забыто. Но место, куда отвезли картины, я так и не нашла.
– Ничего. Я его найду. Хотела выбить показания у последней жертвы, и, думаю, мне это удалось бы с помощью некоторых медицинских средств, но подфартило совершенно случайно с той стороны, с которой не ждала. Впрочем, это неважно. Твой муж хорошо говорит по-русски?
– Как мы с тобой. Иначе, как бы я смогла заморочить ему голову? Сейчас я тебе покажу наши фотографии. Свадебные и так, на вилле. Жалела, что тебя там не было.
– Не преувеличивай, сестренка. Я не была ни на одной из трех твоих свадеб, и ты не сожалела об этом.
– Что ты себя накручиваешь?
– Не обращай внимания. Сама знаешь, сколько всего я здесь пережила.
Фотографии лишь усугубили переживания. Видеть радостные счастливые лица, хуже, чем трупы в крови. Впрочем, кровь врачей не пугает, да и видом трупа их не удивишь, а вот когда тебя уже тошнит от жизни, вид счастливого человека может довести до истерики.
Они прошли в спальню. Тая предложила сестре немного поспать после тяжелой дороги.
– Ладно. Сейчас выпьем еще по стаканчику, и спи. – Она ушла на кухню и вернулась с вином.
– Кстати, хотела тебя спросить, – беря в руки фужер, улыбнулась Ляля. – Где ты взяла это вино?
– В том самом кафе, где ты его пила с адвокатом. На бутылке штамп стоит. Я же помню, что оно тебе нравится.
– Нравится. Но разве я тебе об этом говорила?
– Ты все уже забыла. Они выпили.
– Боже мой, какая слабость. Я сейчас провалюсь в сон, – ставя бокал на тумбочку, тихо прошептала Ляля. – Даже язык вяжет.
– Да-да, я знаю. Это очень хорошее зелье.
– Зелье?
– Успокаивает и делает человека беспомощным. Правильно? Ты уже ответить не можешь. Ни руки, ни ноги не слушаются.
Ляля повалилась на кровать.
– Но голова соображает хорошо. Ты же все понимаешь, что я говорю.
Ляля слышала, но не понимала. Сестра несла какую-то околесицу. Тая потянулась к стене и выдернула кинжал из ножен. Замахнувшись, она посчитала:
– Один, два, три!
Но ничего не получилось. Сил не хватало. Сердце командовало мышцами, а не голова.
Тая вонзила кинжал в ножны, ушла в другую комнату и вернулась с револьвером.
Все, что могла сделать беспомощная Ольга, это плакать. Она все уже поняла.
Им никогда не стать счастливыми обеим. Или одной, или другой. Судьба склонила голову на плечо Таисии.
– Раз, два, три. – Тая закрыла глаза, и раздался выстрел.
* * *
На звонок в квартиру дверь открыла незнакомая женщина. Паша и двое его музыкантов-телохранителей открыли рты.
– Привет, мальчики. Нечего на меня пялиться. Это я, но в другом обличий.
– Ничего себе маскарад! – произнес один из добровольных охранников. – А глаза?
– Ну все, катись к чертовой бабушке. Мы с Пашей должны работать, я и так вся как на иголках. Наконец Паша и сам пришел в себя.
– Ну все, мальчики, пока. Придете за мной завтра в десять утра. Я обещал Инге поработать с ней. У нее завтра ответственный день.
Назаров вошел в квартиру и захлопнул за собой дверь. Снимая пальто, он не сводил с девушки глаз.
– Ну а зачем все это? Блондинкой тебе лучше.
– Как ты не можешь понять, глаз режиссера по мне уже пристрелялся. Он замылен и уже не видит во мне перемен и моей игры. А когда я выйду в новом виде, то на меня и смотреть будут по-новому и роль прозвучит иначе.
– Остроумно.
– Надеюсь, ты есть не хочешь?
– Съел биг-мак в машине, зная твое нетерпение.
– Ладно. Выпей для храбрости.
Она взяла его за руку, отвела на кухню. На столе стояла бутылка с остатками вина и чистый фужер.
– Ладно. Выпить можно для снятия усталости. Он взял бутылку, налил себе вина и выпил. Они вернулись в комнату.
– Значит, так, – волновалась девушка. – Репетируем финал. Я не могу читать последний монолог над подушкой, мне нужно видеть лицо любимого.
– А, это после того, как он стреляется?
– Ну конечно же, ты сам все помнишь.
– А где же пистолет?
Тая подвела его к письменному столу и выдвинула ящик.
– Вот он лежит.
– Красивая игрушка.
Он потянул руку, но она задвинула ящик на место.
– В театре взяла до завтра. Еще наиграешься. Текст помнишь?
– А что там помнить, две фразы.
– Отлично. Говоришь, подходишь к столу, достаешь оружие, приставляешь к виску, нажимаешь курок и падаешь. Но только на спину, чтобы я видела твое лицо.
И умоляю тебя, Пашенька, сделай все по-серьезному. И не расколись, когда будешь изображать мертвого. Все испортишь. Знаешь, чего мне стоит начинать все сначала.