– Не согласен. Вряд ли толпы гражданских лиц, которые в мирное время беспрепятственно хватают любого, кто им не по нраву, можно расценивать как гражданское мужество нации. Равно как и готовность к защите отечества. Повторяю: в мирное время это больше смахивает на истерию или попахивает государственным переворотом. Революцией ли, тиранией…
– Хоть несчастной Франции и не привыкать, Господь с вами, не накличьте беду! – Инспектор вытер ладонью слезящиеся глаза. – Ваша мысль отчасти верна. Вы должны быть благодарны, что вас задержали официальные представители власти. В противном случае, я не мог бы гарантировать вашу неприкосновенность.
– А не кажется ли вам, мсье комиссар, что если даже Сюртэ смиряется с незаконными военизированными отрядами, это свидетельствует о бессилии властей?
– Явление временное. Известно ли вам, что сегодня Германия перешла на военное положение и… как вы думаете, что проклятые нибелунги сделали сразу же после этого?
– Знаете, инспектор, меня это не очень…
– Не читаете газет? Напрасно! Тут же германский посол передал письмо, в котором в угрожающей форме был задан вопрос о намерениях Франции, если Россия вступит в войну. Будучи, на мой взгляд, человеком неглупым, вы можете понять, чем грозит подобное требование. Так что, повторяю, два дня – и страсти перейдут в иное русло. А сегодня… Уж лучше пусть рабочие охраняют порядок, чем нарушают.
– Простите, я не совсем уловил суть. Политика меня не интересует.
– Зато вы, молодой человек, ее интересуете. Вам когда-нибудь приходилось держать в руках настоящее оружие, а не антиквариат? Винтовку например?
– Упаси меня господь! К чему вы клоните?
– А к тому, что завтра начнется мобилизация! И никак не позже!
– Черт возьми, это действительно некстати.
– Единственным человеком, способным предотвратить большую европейскую войну, мог стать именно покойный Жорес. Если бы он призвал к долговременной стачке на военных заводах от Британии до Балкан… Пролетариат Германии пошел бы за ним едва ли не в первую очередь. Но Жорес мертв. Можно легко убить мир, только нельзя нанести смертельный удар войне. Она сильнее…
– О, инспектор, вы социалист?
– Нет. Я трезво мыслящий патриот. И не собираюсь бросать бомбы в представителей власти.
– А знаете, инспектор… – Дежан вопросительно взглянул на собеседника.
– Инспектор Белэн.
– Да… Знаете ли, я вас понимаю, хоть и не смыслю в психологии. Вы не в силах разобраться в ситуации; сейчас у вас нет возможности восстановить порядок на улицах Парижа. Поэтому приходится выдумывать аргументы и убеждать себя в правоте. Вы нуждаетесь хоть в ком-нибудь, кто подтвердил бы ваши умозаключения, – жена, коллега или испуганный уголовник.
– Замечание жесткое, но верное. Лучше побеседовать с пьяным художником.
– Тем не менее моя личная трагедия затмевает для меня все мировые потрясения, в равной степени и убийство упомянутого вами господина. Чтобы отвлечься, я с радостью вступил в дискуссию. Пусть даже тема не соответствует моему настроению.
Комиссар пожал плечами.
– Я тоже не очень-то смыслю в политике. Мое ремесло – ловить убийц. Уверяю, мне это хорошо удается. Наверное, следует занять вашу аполитичную позицию. Считайте мои размышления добродушным нытьем.
– Мсье комиссар, вы не против вернуться к моему делу? Итак, мне повезло, что я был задержан вашими людьми, а не обезумевшими люмпенами. Но обвинения я так и не услышал. Надеюсь, вы не склонны считать меня новым разбойником вроде Равашоля?
– Обвинения не будет. Жорес убит из револьвера, а не из кремневой развалины. Вы свободны. Только вашу музейную редкость я не верну. Согласитесь, всё же странно задержать человека с оружием ночью, у моста Александра III. Вы ведь не собирались заявиться в Дом инвалидов и стрелять по останкам гражданина Бонапарта?
– Стрелять в надгробья?! – Дежан заерзал на стуле. – Вот он, дух эпохи! Хотя, мне кажется, неспокойное время заставляет каждого нормального гражданина держать при себе оружие. Дорогой комиссар, будьте последовательны в своей любезности. Я не хочу быть задержанным вновь. Это раз. Во-вторых, прошу вас отдать распоряжение, чтобы меня доставили на то же место…
– Справедливо. Вы не похожи на человека, вступавшего в конфликт с законом.
– Это очевидно.
– Только… Вы не откажете мне в небольшой услуге? Строго между нами…
За дверью раздались нарочито громкие шаги и приглушенный кашель.
– Входите, сержант!
Мсье Верро протиснулся в кабинет с подносом, на котором стоял маленький чайник и два стакана.
– У меня свой чай, из травок, – доверительно произнес инспектор. – В нем немного тертой моркови. Говорят, ее сок некими маслами обволакивает гортань и противодействует простуде. Конечно, натуральный чай еще можно приобрести: пока лишь наши пожилые сограждане скупают всё, что видят. Соль, спички, мыло… Это ведь война. И я потихоньку начинаю экономить… Сержант, вы свободны.
Дежан решил напомнить:
– Вы меня заинтриговали. Чем художник может помочь комиссару полиции?
– Именно в силу своих профессиональных возможностей. Сейчас поищу в шкафу, извините… вот… да! Взгляните-ка на этот холст. Он был изъят у контрабандистов – его вывозили в Германию. Портрет знаменитого Франсуа Видока. Уверяют, что это одна из поздних работ Жана-Луи Давида. Вы можете подтвердить подлинность?
– Неожиданный поворот! Правда, я не эксперт. Позвольте… Без сомнения, полотно создавалось в то время. Выписано жестко, но тени мягковаты… На лицевой стороне подпись отсутствует. Вы снимали подрамник?
– Нет, поостерегся.
– Правильно. И не пытайтесь, предоставьте это специалистам. Работа интересная, но точно не Давид. Слишком велика разница в манере. Впрочем, если пожелаете, я могу порекомендовать некоторых профессиональных маршанов…
– Благодарю. Знаете, мсье Дежан, вы меня больше не раздражаете. Скорее, наоборот.
– Несмотря на неутешительный результат? Тогда я могу быть свободен?
– Извольте, авто у входа. Дайте обещание, что не сделаете глупость, из-за которой я буду испытывать угрызения совести.
– Если вы не ярый поклонник Давида, – печально улыбнулся Дежан, – советую вам снять со стены эту плохую копию «Смерти Марата», – у вас, полицейских, оригинальное чувство юмора, – и без колебаний заменить ее вашим Видоком.
* * *
Покинув автомобиль, художник еще некоторое время стоял в неподвижности и жадно глотал ночной воздух. Когда гул мотора затерялся вдалеке, Дежан окончательно решил, что у него нет причин отказываться от задуманного.
Нарастающий гул войны тревожит Европу. Кажется, позавчера германская артиллерия расстреливала какую-то славянскую столицу. И, если прав комиссар Белэн, завтра война коснется Франции. Только вряд ли страна нуждается в личном его, Анжа, эмигрантском патриотизме.