– Андрей, – прозвучал ласковый голос. – Пора.
Вокруг Дежана разлился яркий свет, в котором растворились кометы и звезды. Анж представил себе придуманный им театр – и тут же поднялись из ниоткуда высокие стены с поясами барельефов, ажурные колонны и покрытые коврами мраморные лестницы; выдались вперед обитые красным бархатом балконы, из пола выросли стройные ряды кресел. Устраиваясь поудобнее, зашевелились позолоченные кариатиды и играющие мраморными мышцами атланты; вдоль балконных ярусов развернулись ленты изящных арабесок.
Напротив зала, прямо из далекого горизонта, незаметно перетекавшего в безоблачное небо, перед партером выдвинулась полукруглая сцена. А выше, над всем этим великолепием засверкал бесчисленными звездами огромный купол в окружении статуй суровых ангелов, воздевших крылья к бездонным небесам. Кое-где контуры становились четче и объемнее – это вносили свои дополнения участники Спектакля.
И все-таки театр сотворил я, с гордостью подумал Анж.
Вдохновленный триумфом своей фантазии, он добавил к пейзажу небольшую площадь перед парадным входом в театр. Она была выложена черными и белыми квадратами плит, как на шахматной доске.
Театр казался живым существом. Он дышал, двигался, приобретал завершенные формы.
* * *
Кристелла послала сигнал Селене. Девушка встрепенулась: туманные человеческие образы слетались к ней со всех сторон. На шахматную площадь прибыли первые экипажи. Поначалу они казались пустыми, но по мере приближения к парадному входу в них как по волшебству возникали люди.
– Это зрители, – беззвучно пояснила Кристелла. – Скоро первый звонок.
Художник представил себе капельдинера с бронзовым колоколом, похожим на корабельную рынду. И тут же капельдинер дернул шнур, привязанный к колокольному языку. Раздался чистый торжественный звон. Послушные зову, зрители покидали экипажи и поднимались по лестнице ко входу.
Воображение увлекло Анжа в роскошное зеркальное фойе. Отсюда он мог ближе рассмотреть посетителей. Они проходили к расположенному справа гардеробу, куда сдавали головные уборы, плащи, накидки, зонты.
Слева тоже располагался гардероб, только для военных. Здесь в обмен на блестящие номерки у солдат принимали винтовки, ранцы, шинели. Дежан заметил, что здесь присутствовали не только французы, но и англичане во френчах, русские в гимнастерках и фуражках песочного цвета, немцы в касках, австрияки в куцых серо-синих мундирах со стоячими воротниками. Они не общались, но с интересом, без вражды поглядывали друг на друга.
– Истинный талант не знает границ, – пронесся ветерком шепот Кристеллы. – Но это только сегодня. А завтра, если мы ничего не изменим, многие из них могут убить друг друга… Например, тот немецкий юноша с красным ранцем. Если он не погибнет под шквальным огнем артиллерии союзников, то напишет очень пронзительные, полные боли романы о войне… Таких здесь много. Андрей, прогуляйся между ними. И не волнуйся, ты для них невидим. Если тебя кто-нибудь заинтересует, спрашивай.
Анж пригляделся к толпе и вскоре начал узнавать некоторые лица.
У соседней колонны беседовали жрецы «Мира искусства» – всегда подтянутый и аристократичный Евгений Лансере, ироничный Мстислав Добужинский, гладящий встопорщенную щетку усов Лев Бакст и худощавый, с аккуратно подстриженной бородкой-эспаньолкой, Александр Бенуа – двое последних носили одинаковые пенсне.
Вскоре к ним присоединилась веселая Анна Остроумова-Лебедева в головном уборе, напоминавшем восточный тюрбан. Дежан видел ее лишь однажды в Петербурге, на Литейном, где в кабаре «Кривое зеркало» давали пародийную оперу «Вампука» – Анна хохотала до слез.
Художницу сопровождал круглолицый застенчивый Костя Сомов, портретист-виртуоз, король акварельных Коломбин.
Лавируя между людьми, через всё фойе к «мирискусникам» направлялся человек с длинным лицом и тщательно разглаженным пробором – композитор Игорь Стравинский. По пути его перехватил крепкий юноша во фраке с бабочкой. У молодого человека беспокойно бегали глаза.
– Скажите, Игорь Федорович, – с мольбой обратился к нему юноша, – не видали ли вы Сержа?
– Нет, Ваца. Думаю, он здесь не появится. Можешь быть спокоен, – ответил композитор.
Этот молодой человек Вацлав Нижинский, вспомнил Анж. Он окончательно рассорился с ревнивым Сергеем Дягилевым, антрепренером, королем Русского балета. И Нижинский, величайший танцовщик современности, остался без работы. Сейчас он проживает в Америке и с женой Ромолой воспитывает маленькую дочь Киру. Говорят, Вацлав на грани помешательства. Чему удивляться, таков удел многих гениальных личностей…
Дежану стало неловко наблюдать за тем, как счастливо меняется в лице танцовщик.
Художник поглядел в другую сторону, где у стойки гардероба находилась более многочисленная и шумная компания. Кислинг, Сандрар, Аполлинер – все в военной форме; Гертруда Стайн, Цадкин, Сальмон, Вламинк, Шагал держались немного в стороне. Сонный, но трезвый Утрилло с матерью Сюзанной Валадон, Жакоб, Архипенко, Бранкузи, Ортис де Сарате, Ривера, Сутин окружали смеющихся Пикассо и Модильяни.
Амедео на мгновение отвлекся, и тут же его взгляд прикипел к чему-то, вызвавшему у него живой интерес. Анж проследил за взглядом Моди и увидел группу русских поэтов, в которых узнал Волошина, Эренбурга и Блока. Они что-то горячо обсуждали с рыбьеглазым мужчиной, одетым в щегольской белый костюм. Его держала под руку худенькая дама, чья внешность выгодно контрастировала с некоторой бесцветностью ее спутника. Она была как-то по-особенному красива. В ней таилась загадка.
– Поэты Николай Гумилев и Анна Ахматова, – прошелестел голос Кристеллы. – Модильяни любит ее… и она к нему неравнодушна.
Поэтесса посмотрела в сторону Амедео. Их взгляды встретились. Анна напряглась, едва заметно побледнела и с легким вздохом закрыла глаза. Увлеченный беседой, ее спутник не заметил этого.
И вновь у Анжа появилось неловкое чувство, будто он подсмотрел кусочек чьей-то тайной жизни.
– А кто вон те трое мальчиков? – мысленно спросил он.
– У этих испанцев всё впереди, – эхом донесся ответ ангела. – Они еще не знакомы в жизни. Вон тот, самый молодой – ему сейчас десять лет – научится расчленять пространство и будет забавляться им, как сломанной игрушкой. В будущем станет одним из самых великих художников мира. Эксцентричные выходки превратят его в легенду, и люди еще долго будут спорить, сумасшедший он или гений. А по мне, так и то, и другое. Сальвадор Дали. Запомни это имя. Второй, постарше, Луис Бунюэль, будущий режиссер синематографа. Сейчас он учится в «Коллеж дель Сальвадор» у братьев-иезуитов корасонистас, но потом… Фильмы Луиса будут шокировать. Через четырнадцать лет не забудь побывать на премьере его «Андалузского пса». И третий, Федерико Гарсиа Лорка. Этот мальчик – поэт. Настоящий. Даже увидев сегодняшний Спектакль, он ни за что не согласится изменить свою печальную судьбу, ибо не склонен к предательству. Гордый Федерико готов возненавидеть каждого, кто проявит к нему жалость. Участь, достойная зависти даже в понимании ангела.