Мадам Йоцка взяла куклу негнущимися пальцами и положила на ночной столик рядом с кроватью.
— Ей будет очень удобно спать здесь, дорогая. Почему бы не оставить ее на столике?
Женщина обратила внимание, что кукла была аккуратно зашита и скреплена булавками. Девочка быстро схватила игрушку.
— Я хочу, чтобы она лежала в кровати рядом со мной, — ответила Моника со счастливой улыбкой. — Мы рассказываем друг другу истории. Если она будет далеко от меня, я ее не услышу.
И девочка прижала куклу с такой нежностью, что гувернантку окатило ледяной волной.
— Конечно, дорогая, если это поможет тебе побыстрее уснуть.
Моника не заметила ни дрожащих пальцев, ни страха на лице или в голосе мадам: едва кукла легла на подушку, а пальцы Моники прижались к светлым волосам и восковой щеке, как глаза девочки закрылись. Она облегченно вздохнула и тотчас уснула.
Мадам Йоцка, боясь оглянуться, подошла на цыпочках к двери и вышла из спальни. Уже на лестнице она отерла со лба холодный пот.
— Господи, благослови и защити ее, — шептала она, — и прости меня, если я согрешила.
Она сдержит свое обещание и знает, что полковник тоже сдержит свое. Потянулись томительные часы ожидания с восьми и до полуночи.
Женщина намеренно держалась подальше от двери спальни, боясь, что может услышать какие-то звуки и это потребует ее немедленного вмешательства. Она пошла в свою комнату и осталась там. Желание молиться уже исчерпало себя: молитва только будоражила ее еще больше, а не приносила облегчения. Если бы Бог мог помочь, то хватило бы и простой просьбы, но молиться час за часом — это только оскорбляло веру, к тому же изнуряло физически. Поэтому она просто читала жития польских праведников, но смысл ускользал от нее. Позже ею овладела дремота, да и нервы были взвинчены. Вполне естественно, что через некоторое время она уснула.
Женщину разбудил какой-то шум: возле ее двери послышался тихий шорох шагов. На часах было одиннадцать. Шаги, хотя и тихие, показались знакомыми — это миссис О’Рейли вперевалку направлялась в свою комнату. Но вот все звуки стихли. Мадам Йоцкой овладело странное чувство стыда. Она вернулась к чтению, намереваясь не спать и прислушиваться, но вскоре снова заснула.
Что разбудило ее во второй раз, Йоцка не могла сказать. Женщина вздрогнула и прислушалась. Ночь была пугающе спокойна, и в доме стояла могильная тишина. Мимо не проезжало ни одной машины. Ветер не шевелил листья вечнозеленых деревьев, растущих у дома. Весь мир снаружи молчал. Она посмотрела на часы и увидела, что уже несколько минут первого. Тут мадам услышала резкий хлопок, который для ее взвинченных нервов прозвучал словно выстрел. Это был стук входной двери. Затем последовали неторопливые и несколько неуверенные шаги. Полковник Мастерс вернулся. Он поднимался, чтобы выполнить данное обещание, медленно и, как ей казалось, неохотно. Мадам Йоцка поднялась с кресла, посмотрелась в зеркало, наскоро пробормотала молитву и, открыв дверь, вышла в темный коридор.
Она испытывала скованность во всем теле, и физическую и духовную. «Сейчас он услышит и, возможно, увидит все сам, — подумала она, — и помоги ему Бог!»
Женщина прошла по коридору до двери, ведущей в спальню Моники. Она вслушивалась так напряженно, что, казалось, слышала, как кровь струится в жилах. Дойдя до условленного места, гувернантка остановилась и стала ждать, когда приблизится полковник. Секундой позже в проеме возник его силуэт, он казался огромной тенью в отблесках проникающего сюда света из холла. Силуэт приближался шаг за шагом, пока не оказался рядом с ней. Кажется, она сказала: «Добрый вечер», и он проворчал в ответ: «Я сказал, что приду… полная чушь…» — или что-то еще в этом роде. Они замерли бок о бок в этом темном безмолвном коридоре, будто отрезанные от всего остального мира, и ждали, не говоря ни слова. Женщина слышала, как колотилось ее сердце.
Она ощущала дыхание Мастерса, от него исходил легкий запах алкоголя и табака. Вот он слегка оперся о стену и переступил с ноги на ногу. И тут на нее нахлынула волна необычных чувств: было здесь и острое материнское желание защитить, но было и сильное влечение. Ее охватило неистовое желание обнять полковника и страстно поцеловать, в то же время хотелось защитить его от страшной опасности, незнание которой сделало его уязвимым. С отвращением и раскаянием, ощущая собственную греховность из-за этой страсти, она признала свою неожиданную слабость, и тут перед ее глазами мелькнуло лицо священника из Варшавы. В воздухе разлилось зло. Это происки дьявола. Молодая женщина дрожала, еле держалась на ногах. Еще чуть-чуть, и она не устоит, ее тело уже клонилось к нему. Еще миг, и она упадет, упадет прямо ему на руки.
Тишину нарушил какой-то звук, и она пришла в себя. Звук раздавался за дверью, в спальне.
— Слушайте! — прошептала мадам Йоцка, коснувшись его руки.
Он не пошевелился, не сказал ни слова, но она видела, как голова и плечи Мастерса слегка нагнулись к закрытой двери. С другой стороны раздавался шум. Голос Моники был узнаваем, и ей вторил другой, пугающий голос, прерывающий девочку, отвечающий ей. Из-за двери раздавалось два голоса.
— Слушайте, — повторила женщина едва слышным шепотом и почувствовала, как его теплая рука с силой сжала ее локоть, причиняя боль.
Сначала слова были неразличимы, только это странное прерывистое звучание двух разных голосов доносилось до них и поглощалось темнотой коридора и тишиной спящего дома: детский голос и еще один, незнакомый, негромкий, вряд ли человеческий, но все же голос.
— Que le bon Dieu… [13] — начала было женщина, но запнулась, у нее перехватило дыхание, так как полковник Мастерс неожиданно нагнулся и сделал то, чего она от него никак не ожидала, — он нагнулся к замочной скважине и стал пристально всматриваться. Так прошло не менее минуты, а он по-прежнему крепко держал ее за руку. Чтобы сохранить равновесие, полковник оперся на колено.
Звуки стихли, из-за двери не доносилось ни единого шороха. Женщина знала, что в свете ночника он ясно увидит подушку на кровати, голову Моники и куклу, зажатую в ее руке. Полковник Мастерс должен был увидеть все, но он ничем не показывал, что видит хоть что-нибудь. В эти несколько секунд она пережила ужасное чувство; ей подумалось, что она все вообразила и выставила себя полнейшей дурой и истеричкой. Эти ужасные мысли тревожили ее, а полная тишина лишь усиливала подозрения. Может, она просто сошла с ума? Неужели чувства обманули ее? Почему он ничего не видит, почему молчит? Почему голос… голоса стихли? Из комнаты не доносилось ни звука.
Потом полковник, резко отпустив ее руку, выпрямился, а молодая женщина в этот миг замерла, пытаясь подготовиться к презрению, к оскорбительному высокомерию, которое он выльет на нее. Пытаясь подготовиться к таким нападкам, ожидая их, она была ошеломлена тем, что от него услышала.
— Я видел это, — прошептал он, выдавливая из себя слова. — Я видел, как она двигается!