После этих слов мысли ее прояснились. Восемь лет Андреа провела с Аттикусом и часто общалась с его родными. Они вместе ели, играли, смеялись и путешествовали. Она стала для них родной. Членом семьи. И память о тех днях придавала ей сейчас сил. Невзирая на давнишний разрыв и ее сожаления о том, что у них не сложилось. Они были семьей. Этого довольно.
Залив Мэн. На борту «Титана»
Пилообразные зубы вонзаются в плоть, раздирают сухожилия и кровеносные сосуды, ломают кости. Эти зубы предназначены для одной цели — убивать, и они с этим превосходно справляются.
Аттикус с изумлением наблюдал, как перепонки наползают на холодные черные глаза гигантской белой акулы, пожирающей тунца. Ему приходилось видеть кормящихся белых акул, да и акул других видов, но никогда не встречался экземпляр таких размеров, тем более в заливе Мэн.
— Да в ней же не меньше тридцати футов! — воскликнул Аттикус, глядя на подводный мир через, как он теперь знал, стеклянную перегородку, расположенную ниже ватерлинии.
— Тридцать восемь, если быть точным, — гордо заметил Тревор, стоящий рядом и тоже наблюдающий за акулой.
— Вы прикармливаете ее? — спросил Аттикус.
Он видел, как медлительные, полуживые рыбины падают в воду. У них не было ни единого шанса против крупнейшего морского хищника. «Не крупнейшего: второго по величине», — напомнил себе Аттикус.
— Да. Она у меня вроде домашнего животного. — Тревор приставил руку к стеклу, за которым «домашнее животное» разрывало на части и жадно заглатывало рыбу. — Лорел. Хорошая девочка.
— Лорел?
Тревор улыбнулся:
— Собственно, я назвал ее в честь цветка. [23] Кальмия узколистная, по-английски «sheep laurel». Маленькие такие цветочки, однако чертовски ядовитые. Сколько овец погибло, отведав их! Если же человек возьмет да и съест вдруг цветок или — того хуже — мед, из этих цветов приготовленный, смерть ему обеспечена. Когда дело касается Лорел, все мы — как овечки на бойне, — прибавил он с ухмылкой.
Аттикус следил за тем, как огромная акула играючи расправляется с тунцом. Кивнул:
— Подходящее имя. Но как такое возможно и… и зачем?
— Мы наткнулись на Лорел пять лет назад посреди Тихого океана. Она уже тогда была довольно крупной. Потехи ради мы решили ее покормить. Как видите, с аппетитом у девочки порядок, так что она последовала за яхтой. С той-то поры и кормим.
— Но вам-то она зачем?..
— А для охраны, милейший доктор. Богатствам, собранным на этом судне, может позавидовать не одно государство. И конечно, найдется немало людей, которые хотели бы что-нибудь стащить. Так что на случай, если ко мне вдруг пожалуют непрошеные подводные гости, их есть кому встретить.
— Представляю себе, — сказал Аттикус, вообразив свои ощущения при встрече под водой с такой красавицей. — И помогает?
Тревор широко улыбнулся:
— Случалось несколько раз, что Лорел отказывалась от завтрака. Можно предположить, что она хорошо покушала ночью. Не знаю, съела она кого-нибудь в действительности или нет, но девочка привыкла к медленно двигающейся пище. Она никогда не станет преследовать здоровую рыбу. Если та движется достаточно скоро — ей ничто не грозит.
Аттикус взял себе на заметку: постараться не падать за борт — и обернулся к Тревору:
— Ну а какой интерес питает один из главных богачей планеты к скромному морскому биологу?
— Я думал, это-то вполне очевидно, доктор.
— Просто Аттикус.
— Договорились. — Тревор прошел к столу. — Прошу вас.
Они уселись на стулья, оказавшиеся чрезвычайно удобными. Сев, Аттикус почувствовал себя очень комфортно и впервые за несколько дней смог расслабиться. Было нечто чудесное в этой подводной комнате, позволяющее забыть о тревогах и… да: и умерить бдительность.
Аттикус не сдержал улыбку, заметив на кофейном столике две бутылки пива «Сэмюэль Адамс» в серебряном ведерке, обложенные кусочками льда. После приглашения к чаю и принимая во внимание британский акцент хозяина, а также его почти женские манеры, можно было скорее ожидать китайский фарфоровый сервиз с чаем «Эрл Грей» и булочки.
Тревор прочитал его мысли.
— Я, может быть, и британец, но получаю удовольствие от американской еды. Прошу, угощайтесь.
Аттикус вытащил из ведерка бутылку и зубами открыл ее.
— Хо-хо! — зааплодировал Тревор. — Настоящий мужчина! — Затем извлек из кармана открывашку. — Так намного цивильнее, не находите? — Он взял бутылку, нетерпеливо вскрыл и начал жадно пить.
Про себя Аттикус подивился, как такой субтильный человек может пить пиво на манер заправского забулдыги. Тревор был как бы двухцветным: черное — белое; день и ночь. Впрочем, дальнейшее изучение этого необычного человека подождет, сейчас налицо более важные вопросы.
— Вы вроде хотели мне объяснить, ради чего я здесь?
Тревор со вздохом поставил пустую бутылку на столик.
— Ну, да, да. — Он скрестил ноги и положил сцепленные руки на колено. — Скажу вам правду. Мне скучно.
Аттикус недоуменно посмотрел на него.
— Нет-нет, не сию минуту. Я хотел сказать: мне было скучно до тех пор, пока я не услышал о том, что с вами приключилось. Не думайте, что меня так уж тронула ваша трагическая потеря, но… услышав про это чудовище, я испытал такое же возбуждение, как некогда в детстве, когда я впервые увидел океан. Я хочу найти его, доктор Янг. Найти и убить.
— Почему убить?
— У вас наверняка есть на это свои причины, что же касается меня… боюсь, они более эгоистичны. Прошу вас, пойдемте. — Тревор встал и ухмыльнулся. — Чтобы лучше меня понять, вам необходимо увидеть мою коллекцию.
Аттикус прикончил пиво, взял с пола свою сумку и пошел вслед за Тревором. Они миновали истукана с острова Пасхи и — дальше, по длинному коридору, изгибающемуся широкой дугой. По правую руку тянулся ряд дверей, по левую дверей не было. Тревор шагал впереди, весело что-то мурлыча себе под нос. Наконец коридор закончился огромным залом. С находящейся выше палубы спускались две лестницы, у подножия которых стояли три фигуры демонически красивых женщин. Они были действительно прекрасны, одетые лишь в почти ничего не прикрывающие накидки. Верхняя, открытая часть туловищ являла взору груди идеальных форм. Чуть приоткрытые рты, чувственные полные губы, высокие скулы. Но на голове… вместо волос у них были свившиеся кольцами змеи. А ниже талии, где должны бы красоваться длинные ноги, опускались к полу змеиные тела.