Войдя, Молчун дернул подбородком в сторону Приска. После ранения он старался говорить реже прежнего. Впрочем, и без слов его жест был понятен.
– Комната Кориоллы наверху, – сказал Приск.
А сцена с подношениями продолжалась: пожаловали Кука с Луцием, волоча объемистый мешок. И наконец – Фламма. Этот, разумеется, с футляром для свитков.
Когда Кориолла вернулась, в комнатке было не протолкнуться от вещей. На кровати пышной горкой высились подушки, и поверх была накинута дорогая крашеная шерсть – подарки Куки и Луция.
Свиток же оказался «Искусством любви» Овидия. [140] Вручая его, Фламма сделался красен, будто подаренная Корнелии шерсть. Впрочем, она тоже покраснела, хотя и не так густо.
– Хорошая книга, – заметил с легким оттенком превосходства Приск. – Но, если надоест читать, можешь выскоблить пемзой пергамент и записывать на нем свои расходы.
– Я тоже хочу сделать подарок, – на пороге комнатки возник Валенс.
Положил на окованный металлом сундук кривой фракийский кинжал с костяной рукояткой.
– По закону Двенадцати таблиц [141] прелюбодея можно убить на месте. А любой мужчина в комнате одинокой женщины – прелюбодей.
И вышел.
* * *
Утром, отправляясь в караул, Приск и Кука увидели двух всадников, въезжающих в ворота. В утренней дымке, в лучах всходящего над равниной солнца казались они фракийскими всадниками, божественными близнецами, которым поклоняются на обоих берегах Данубия, а в Риме почитают как Кастора и Поллукса. Под серыми дорожными плащами поблескивали начищенные до солнечного блеска доспехи.
– Что-то вид у вас, ребята, не очень-то бравый! – сказал один из всадников легионерам «славного контуберния».
– Адриан! – пробормотал Кука.
– Будь здрав, патрон! – хриплым срывающимся голосом выкрикнул Приск.
Тот в ответ поднял руку.
– Мне нужно с вами поговорить.
– С кем именно? – спросил Кука.
– Со всеми.
Приск понимающе кивнул – он сразу заметил, что второй всадник – Декстр, и одет он в плащ из толстой овечьей шерсти – такие носят даки в горах. Когда все собрались в доме трибуна-латиклавия, Адриан положил перед Приском нарисованную на пергаменте карту:
– Проведешь нас в обход перевала Боуты?
Приск несколько мгновений смотрел на пергамент, потом кивнул.
– Проведу.
– Ошибешься – считай, сотни жизней отправишь в лодку к Харону.
– Я помню дорогу, – сказал Приск. – Без всякой карты.
– Ну что ж, судьба целой армии в твоих руках. А заодно и моя судьба.
Начало весны 855 года [142] от основания Рима. Аргедава
Децебал должен был признать сам себе: поход закончился неудачей. Диег потерял почти половину отряда, а его самого, раненого, вывезли из Малой Скифии телохранители. Роксоланов, из тех, что перешли на южный берег реки, римляне чуть ли не всех уничтожили, бастарнов – тоже, лишь несколько сотен пленили. Один Сусаг, хитрец, сумел ускользнуть почти без потерь – в битву отправил одного из своих вождей, а сам с добычей ушел по льду Данубия.
Он первым и явился в Аргедаву со своими людьми и добычей.
Вышел с Сусагом забавный казус: крестьяне, прослышав о битве на той стороне Истра, со всей округи сбежались в Аргедаву, побросав домишки, заперлись за частоколом и ворот Сусагу не открыли.
Так что царь со свитой лично выехал за ворота встречать союзника.
Децебал смотрел на составленные в круг повозки, набитые награбленным добром, на связанных полуголодных и обмороженных пленников. За прошедшую ночь, еще по-зимнему холодную, несколько человек из них умерли, и теперь трупы лежали сваленные в кучу. Красивое лицо какой-то женщины, запрокинутое, похожее на голову мраморной скульптуры, поражало правильностью черт и удивительным спокойствием. Мертвая чуть-чуть улыбалась, как будто смерть принесла ей облегчение. Рядом с замерзшей женщиной лежал мертвый ребенок лет пяти – в одной тунике, опять же будто мраморный.
– Кто это? – спросил Децебал.
– Одним богам теперь ведомо, – отозвался Сусаг. – Я имен не спрашивал.
– Была бы живая, я бы тебе за нее шестьсот римских денариев отсыпал.
– У меня товар не хуже имеется.
Сусаг направился к клетке с рабами. Один из его людей, понимающе хмыкнув, приоткрыл сбитую из деревянных жердей дверку. Сусаг засунул руку внутрь, будто вылавливал рыбу в садке, ухватил кого-то за руку и потянул на себя. Внутри поднялся визг. Женщины кричали, пытались удержать пленницу, но не пересилили варвара, и тот вырвал добычу из их слабых рук.
Девчонка была в двух туниках и еще закутана в обрывок старого одеяла. Спутанные волосы падали на лицо. Но все равно можно было разглядеть, что хороша она собой и мила, несмотря на грязь.
– Я своим парням запретил ее трогать. Ну, то есть кто-то в первый день с ней побаловался, не без этого. А потом ни-ни. Я и сам бы… – Сусаг облизнулся.
– Как тебя звать? – спросил Децебал у девчонки.
– Флорис, – пискнула пленница.
– Ну что, даешь за нее шестьсот денариев, царь?
– Даю за всех пленных оптом десять тысяч, – сказал Децебал.
Сусаг нахмурился и постарался счесть в уме – не прогадал ли он. Но с вычислениями у него всегда было туго. А признаваться, что он никак не может уразуметь, стоят ли все пленники оптом этих денег или нет, Сусаг не стал.
– Хорошо, всех, кроме одного, отдаю. Мурака! – подозвал он к себе бойкого парня лет двадцати пяти. – Приведи-ка сюда ко мне грека.
Тот кивнул понимающе, исчез за повозками и вскоре чуть ли не волочил по снегу закутанного в тряпки и скулящего как побитая собака толстенького низкорослого человека.
– Этого раба я тебе дорого продам, – объявил Сусаг. – Очень ценный раб. Пекарь самого наместника Лаберия Максима.
– Это же я, Калидром, – выдавил толстяк.
Впрочем, за последние дни жиру в нем явно убавилось, щеки обвисли, заросли щетиной. Он неловко поклонился царю. Калидром не ведал, то ли надо кланяться, то ли приветствовать на римский манер, посему неуклюже мотнулся вперед и спешно выпрямился.
– Приветствую тебя, Децебал, сын Скориллона, – пробормотал толстяк.