— А я… вообще-то начинал в Тире красильщиком пурпура. — Кандид попытался спешным маневром сменить тему разговора. — Там-то я смекнул, что торговля — главный путь к богатству. Сами посудите, если крашенная в пурпур шерсть стоит в сорок раз дороже некрашеной…
Виночерпий тут же подскочил и наполнил его кубок, по опыту зная, что рассказ хозяина будет долог.
— Милый муженек, по-моему, нам пора купить пару ученых рабов, чтобы один читал стихи, а другой играл на кифаре, — прервала супруга Майя: ей совсем не улыбалось слушать рассказы мужа про его путь наверх, она выучила их наизусть и могла любую фразу продолжить вслед за мужем.
— Вот уж нет, на такую ерунду тратить заработанные потом и кровью деньги не собираюсь. Видал я таких бездельников. В Италии один невежда купил себе целую ходячую библиотеку: один раб знал в совершенстве Гомера, другой — Вергилия, прочие — еще какого-нибудь знаменитого поэта.
— Я могу почитать, — предложил Кука, но его предложение проигнорировали.
— Может быть, ты, молодой человек, нам что-то прочтешь? — обратилась хозяйка к возлежащему подле нее Приску. Вкусам Куки она явно не доверяла.
— Что именно? Катулла? Вергилия? Овидия? — спросил Приск небрежно. Он уже захмелел, в тоне его и в манерах нет-нет да и проскальзывало высокомерие.
— Овидия… — попросила Майя-старшая. — Он жил здесь неподалеку, в Томах.
— Это пожалуйста.
Приск поднялся. Сделал глоток, улыбнулся Майе-младшей, подмигнул Кориолле и начал:
Хоть в населенье страны перемешаны греки и геты,
Незамиренные все ж геты приметней в быту.
Много сарматского здесь и гетского люда увидишь —
Знать по просторам степным скачут туда и сюда.
Нет среди них никого, кто с собой не имел бы колчана,
Лука и стрел с острием, смоченным ядом змеи.
Голос свиреп, угрюмо лицо — настоящие Марсы!
Ни бороды, ни усов не подстригает рука.
Долго ли рану нанесть? Постоянно их нож наготове —
Сбоку привесив, ножи каждый тут носит дикарь. [34]
— Да уж, — нахмурился Кандид, — таких дикарей тут всюду полно. Выпьем за славу Рима! Принеси-ка мой ритон, Севт! — приказал он виночерпию. — Говорят, наш бог Вакх, которого местные называют Сабазием, родился в этих местах.
Севт вернулся с серебряным сосудом в виде рога, увенчанным фигуркой коня. Приск оценил красоту работы — тончайшие каннелюры на самом ритоне, золотую инкрустацию на груди и голове серебряного скакуна. Пока виночерпий держал ритон, второй раб заливал в рог неразбавленное вино. На груди у серебряной коняшки имелось маленькое отверстие, и вино, пенясь, забило из него струей.
— Пейте! — закричал Кандид, хлопая в ладоши. — Пейте все по очереди!
Первым подставил рот под пенную струю Приск, потом его сменил Кука. Так виночерпий обошел всех гостей, и каждый новобранец отведал пенного напитка.
— Что теперь? — спросил юнец Квинт, отирая лицо — похоже, ему в рот попало всего несколько капель. И еще похоже, что неразбавленное вино он пил впервые в жизни.
— Теперь вы побратимы! — объявил ликса, считавший себя большим докой по части местных обрядов.
— Пьем по новой! — закричал Кука. — Чтобы быть вдвойне братьями!
Они выпили.
А потом еще. И еще.
После чего большой кусок происходящего выпал из памяти Приска.
Он только смутно помнил, как Кука сидел верхом на быке в перистиле, а сам Приск кормил быка паштетом, совал ложку в рот медной твари и говорил:
— Кушай, дорогой!
— Ужасно, но быки не едят паштет! — бормотал Квинт Марий, обхватив Приска за шею. — Нет, не едят.
— А что едят?
— Мед… вот… ик… мед…
Потом какая-то рабыня вела Приска в спальню, а он лапал ее за задницу, и девица повизгивала, изображая смущение. Кажется, она осталась. Или пришла другая? Приск ничего не видел — спальня была без окон. Лишь уловил запах приторных сладких духов и ощутил, что рядом тело молодое и крепкое.
* * *
Рано утром, поднявшись вместе с рабами, пока хозяева еще почивали, наскоро перекусив печенными в золе яйцами и хлебом, выпив горячей воды, замутненной местным вином, новобранцы покинули дом ликсы. Канаба еще только просыпалась, сновали рабы и женщины, таская воду из фонтанов, выплескивали помои да выбрасывали мусор в узкие стоки проложенной под мостовой клоаки, вовсю дымили печи в пекарнях, кое-где уже пахло свежим хлебом.
В таверне у заспанного хозяина новобранцы забрали нехитрые пожитки и, перекинув тощие мешки за спины, направились к лагерю. Гостеприимный Кандид каждого снабдил узелком с хлебом и сыром да флягой с хиосским вином. К тому же в узелке у Куки лежал солидный окорок. Аромат можно было уловить даже сквозь плотную ткань.
— Эй, Кука, заверни окорок в свою грязную тунику, а то кто-нибудь из ветеранов учует запах ветчины и отнимет, — посоветовал Малыш.
— Ты не позволишь.
— Тогда отдай окорок мне.
— Как же! Ты его слопаешь!
— Весь даже я не смогу.
— К тебе кто приходил? — шепотом спросил Кука у Приска.
— Почем я знаю? В темноте не разглядишь, хороша ли девчонка.
— А со мной хозяйская дочь была, — похвастался Кука.
— Неужели? Может, просто похожа. На ощупь, — уточнил Приск.
— Вот, гляди! — Кука раскрыл ладонь.
Изящная золотая сережка в виде виноградной лозы лежала на ладони.
— Подарила или обронила? — спросил Приск.
— Сам догадайся! — засмеялся Кука. — А тебе что подарили? — обратился он к Молчуну. Этот парень и трех слов не сказал за все время их знакомства. Никто даже имени его не запомнил — Молчун, и все.
— Я бритву у цирюльника стащил, — сообщил Молчун.
— А я… у меня три раза… Венерин спазм… вот! — заявил вдруг Квинт.
Квинта стало трясти так, будто было сейчас не лето, а февральские календы, [35] у бедняги зуб на зуб не попадал.
— Ты чего? — спросил его в изумлении Кука.
— Н-не знаю, — выдавил тот, клацая зубами. — Н-никак не с-справиться.
Кука дал ему глотнуть из своей фляги.
Квинт выпил пару глотков, утерся ладонью.
— Вроде полегчало, — признался неуверенно.
Не сговариваясь, все остановились и поглядели на ворота лагеря.
— Ведь мы еще не давали присяги, так? — выдавил Квинт. — Если убежим, это не дезертирство.