«Она вернулась из царства мертвых, бежала из мрачного Аида, и вот, радуется свету, жизни…»
Кориолла вбежала в пристройку, преображенная. Поверх серой туники — оранжевая стола и легкий воздушный шарф… Охапку цветов она тоже догадалась прихватить — жаль, нет волшебной силы, чтобы одним движением перенести на стену ее фигуру на фоне цветущего луга.
Уголь тут же заскользил по поверхности пергамента. Голова и шея получились сразу, но фигура почему-то уродливо переломилась в талии. Приск отчетливо видел только ноги девушки и ее повернутую в нужном наклоне голову и шею. Все остальное тело было скрыто складками столы, и он никак не мог разобрать, как именно повернуто тело. Наверное, он замахнулся на слишком сложное движение, заставил Кориоллу идти в одну сторону, а смотреть в другую, вся фигура закручивалась по спирали, играли складки, и ощущение движения было несомненным. Но этот уродливый изгиб… что с ним делать, Гай не представлял! Ах, если бы тогда в Афинах его принял в свою мастерскую грек. Но художник сказал: «Италийцев я не беру в ученики». «Почему?» — опешил Гай. «У меня такой принцип. Не беру, и все. Воюйте, римляне, разрушайте Карфаген, грабьте Афины. А я буду писать фрески».
— Прим! — донеслось из сада. — Ты закончил штукатурить? Ты мне нужен.
Голос явно принадлежал Биарде, хозяйке.
— Если закончил, иди копай грядку.
Прим отложил доску.
— Одной стены хватит? — спросил начинающий седеть раб.
— Вполне.
Он ушел, не преминув глянуть на пергамент. Приску показалось, что Прим снисходительно хмыкнул.
— Как? Получается? — Кориолла сделала попытку оглянуться и посмотреть набросок.
— Нет! — Приск отшвырнул доску.
— А в чем дело? — теперь она уже полностью повернулась. — Может быть…
— Мне нужно обнаженное тело!
— Что?
— В ткани я ничего не вижу. Мне нужно нарисовать тело обнаженным. А потом уже складки.
Кориолла растерялась, потом начала краснеть.
— Ты серьезно?
— Все художники так делают. — Он, правда, не знал, так ли это. Но сказал уверенно, с апломбом.
Она выглянула из пристройки.
— Сколько тебе нужно времени? — спросила совершенно серьезно, без кокетства.
— Четверть часа. Может быть, половина.
Девушка повернулась к нему спиной, сбросила на пол столу, следом полетела туника. Ни набедренной повязки, ни нагрудной Кориолла не носила.
— Давай.
Он смотрел на нее и чувствовал, как запылало лицо, будто он сидит у костра, а пламя так и пышет. А что творилось внизу, под туникой…
— Четверть часа! — напомнила Кориолла и слегка тронула босой ногой лежавшие у ног тряпки, как трогают воду в озере перед купанием, проверяя, не холодна ли.
Приск схватил вторую доску и принялся рисовать.
Уголь так и летал по поверхности. Теперь он разобрался, в чем дело. Он отчетливо видел наклон плеч, линии бедер, поворот спины. Почему-то вспомнил Мевию. Он даже подумал, что хорошо бы нарисовать на другой стене бой женщин на арене, но тут же отверг эту мысль — нет, не для этой комнаты. Ах, если бы написать Кориоллу нагой, этот изгиб спины и эти рефлексы зеленого на нежной, не тронутой загаром коже.
— Скоро? — Ее рука начала подрагивать от напряжения.
— Готово! — объявил он, берясь за краски.
Корнелия присела, подбирая тунику, и так, сидя, не распрямляясь, натянула на себя серую домотканую рубаху, потом закуталась в столу. Приск вдруг увидел, что она вся заливается краской, запоздало сообразив, что сделала нечто совершенно недопустимое.
— Ты очень-очень красивая… — промямлил он.
Она медленно поднялась, будто цветком выросла под жарким весенним солнцем.
Ничего не ответила, встала в нужную позу, оранжевые складки окутали фигуру. А он все еще видел сияние нежной кожи, поворот обнаженных плеч.
Приск принялся спешно лепить красками форму — складки оранжевого, алебастр согнутой в локте руки и шеи.
— У тебя кожа как будто мрамор, положенный в воду.
— В воду? Почему в воду?
— Не знаю. Так показалось.
Он торопился, кистью собирая складки на бедрах и распуская их к подолу. В оранжевом мелькали лиловые тени, на изгибах вспыхивало невидимое солнце. Белая полупрозрачная ткань шарфа летела по воздуху, и в ее складках сиял бледно-зеленый свет, как цветы асфоделей, цветущих на берегах Стикса. Розовая ступня приподнимала край платья, и Гай оплел ее узорными ремешками несуществующей сандалетки.
— Хочешь перекусить? Уже полдень давно миновал, — сказала Кориолла.
Она уже не позировала, а сидела у него за спиной, наблюдая, как он работает. Сидела так близко, что ее дыхание иногда касалось его щеки. Он как будто очнулся и увидел, что солнце давно переместилось, ушло из окна восточного и уже вовсю светит в южное.
В пристройку заглянула хозяйка, запоздало сообразив, что оставила юную дочку в обществе не самом подходящем.
Но все вопросы у нее сразу выскочили из головы, лишь увидела она свою новенькую оранжевую столу и шарф небрежно накинутыми поверх домашней туники дочери.
Что тут началось! Вопли! Визг! Обвинения чуть ли не в воровстве. И в итоге — стола и ажурный шарфик были самым жестоким образом отобраны. Не помогли оправдание и демонстрация фигуры Прозерпины в образе Весны (или Кориоллы в образе Прозерпины?).
В итоге Кориолла так и осталась в пристройке — правда, уже без роскошных тряпок.
Фон Приск решил сделать почти монохромным, чуть светлее поверху, темнее внизу, где в зеленую краску Приск немного добавил синего. Бронзовый рог изобилия он набросал с бронзового начищенного кувшина, который девушка любезно согласилась подержать в руках. Приск подумал и нарисовал правую руку протянутой в сторону. Изящным жестом его Примавера срывала белый цветок, чем-то похожий на ветку сирени, той, что благоухала под окном, только сирени белой. Уже когда солнце переместилось в окно западное, Приск добавил оранжевые и желтые звездочки цветов.
Вечером хозяин лично пришел звать гостя к столу. Увидев эскиз, так и застыл с открытым ртом.
— А зачем… — спросил он, протягивая руку к нарисованной девушке с охапкой цветов.
— Что зачем? — не понял Гай.
— Зачем ты пошел в легион? — Корнелий, как завороженный, по воздуху обводил фигуру рукой, не смея коснуться красочного слоя. — Кажется, что под тканью я так и вижу ее попку.
Потом, сообразив, что Кориолла здесь, смущенно фыркнул.
— Ты бы мог расписывать богатеям покои и стать миллионером.
— Не стал бы, — ответил Приск.
— Почему?