— Дорогой мой Коля, — обнял Алексей мальчика за плечи. — Я уже видел здесь звезды. Ничего, даже отдаленно напоминающее наши созвездия, здесь нет. Мы чудовищно далеки сейчас от Земли. Никакая ракета нам не поможет…
Колька не сдержался и зарыдал. Он плакал, не стесняясь, худые его плечики тряслись под темно-синим свитером, а слезы катились по щекам нескончаемым потоком. Колька даже не пытался их вытирать — руки его отрешенно висели вдоль тела, и только тонкие мальчишеские пальчики были сжаты в бессильные кулаки.
Алексей не стал мешать мальчику и дал ему выплакаться. Лишь когда Колька зашмыгал носом и поднял наконец-то все так и сжатые кулаки к глазам, чтобы вытереть слезы, он повторил:
— Никакая ракета, Коля, нам не поможет. И если бы мы оказались сейчас с тобой на какой-нибудь другой планете — о возвращении на Землю мы бы могли забыть навсегда. Но мы очутились не где-нибудь, а именно здесь, а значит — не все еще потеряно!
— Старый маг! — вспомнил Колька рассказ Алексея.
— По крайней мере, это шанс, — кивнул Алексей, а Колька с вновь возродившейся надеждой подпрыгнул высоко вверх и, вскинув руку, все еще сжатую в кулак, издал победный клич.
— А почему вы положили в кресло камень, а не сказали просто в камеру о том, что мы здесь остаемся? — спросил Колька Алексея, когда они начали свой путь в поисках Ауулаа — селения Илмы.
— Предосторожность, на всякий случай, — ответил Алексей, пожав при этом плечами. — Может, эти региняне подумают, что мы просто погибли и не решатся сразу лететь сюда… Хотя — они не дураки. Впрочем, не думаю, что мы представляем для них такую ценность, чтобы снаряжать за нами погоню. Но все равно, зачем просто так открывать перед ними наши карты? Так ведь?
Колька согласно кивнул.
День между тем клонился к вечеру, местное солнце коснулось уже своим краем линии горизонта. Поужинав безвкусным регинянским пайком, зато запив его вкуснейшей водой из ручья, усталые путники устроились на ночлег под могучим раскидистым деревом, напоминающим земной дуб. Колька уснул сразу, а вот в голове Алексея завертелись, отгоняя сон, сразу несколько мыслей.
Во-первых, он думал об Илме. Впрочем, он думал о ней постоянно, но сейчас, находясь совсем может быть рядом с ней… Вот именно, что «может быть рядом»! Это и было второй, самой на данный момент беспокоящей Алексея мыслью. Теория вероятности сделала уже сегодня один невероятнейший подарок. По этой же самой теории, вероятность того, что приземлились они где-то поблизости от селения Илмы — тоже ничтожно мала. А уж чтобы два ничтожно маловероятных события произошли одно за другим! На такое лучше не надеяться! Но Алексей надеялся по крайней мере встретить любое поселение, чтобы разузнать у местных жителей направление дальнейших поисков. Пусть хоть год, хоть два придется идти, он, Алексей, готов… Впрочем, какой год? А Колька? Его-то ведь надо вернуть домой как можно скорей! И потом — как общаться с местными жителями? Эх, не успел он обучиться у Илмы ее языку! Хотя, по крайней мере, поздороваться он все же сумеет, а это уже хорошо! С этой успокаивающей мыслью и погрузился Алексей в тревожный, беспокойный сон.
Сначала Алексею приснилась Илма — застывшая, полупрозрачная, но с живыми, прекрасными и в то же время очень печальными глазами, из которых катились слезы. Алексей пытался отогреть девушку своим дыханием, но вдруг с ужасом увидел, что от его дыхания Илма тает, словно льдинка, и не слезы катятся по ее щекам, а талая вода! И вот уже в его руках, на которых только что лежало тело любимой, покоится только бесформенный кусок льда, который на глазах крошится, распадается на мелкие кусочки, которые выскальзывают из пальцев и мелким градом падают на землю, покрывая ее слой за слоем… Вот уже Алексей стоит по колено в крошеве льда и снега, а перед ним возвышаются заснеженные горы. Алексей понимает, что он — на Алтае, что он ищет засыпанную лавиной Ларису. Но снег не пускает его, не дает сделать ни шагу, он начинает засасывать Алексея в свою ледяную пучину. Снег забивает рот, ноздри, не дает сделать вздоха… Алексей пытается холодными, негнущимися пальцами освободить нос от снега, но слышит сердитый голос Митрича:
— Куда полез?! Там у тебя фильтры! Хочешь опять дерьмецом подышать?
— А ему этот запах стал уже родным! — раздается смех Лекера. — Он уже по уши в дерьме!
— Думаешь, это смешно? — угрюмо спрашивает Алексей у предателя.
— Ага, это шутка такая! — хохочет Лекер, а потом протягивает руку и легко, совсем без усилий, выдергивает Алексея в какую-то совершенно пустую пустоту — без цвета, запахов, звуков, без ощущений вообще. Только лишь голос Лекера звучит прямо в мозгу:
— Да ладно тебе! Хватит дуться! Ну, виноват я, очень виноват! Но ты же не знаешь всего… Я не оправдываюсь, только очень хочу, чтобы ты поверил мне еще раз! Прости, а?
— Как у тебя это легко получается! Предать, попросить прощения, снова предать…
— Почему ты думаешь, что ему легко? — звучит уже совсем незнакомый голос. Он не просто звучит, а словно колокол звенит в ушах. Нет, даже не в ушах, а по-прежнему внутри головы, от чего черепная коробка, кажется, готова расколоться! Впрочем, какая коробка?! Нет у Алексея никакого черепа, нет никакой головы, даже самого тела нет. Есть только этот грохочущий голос, который, правда, становится уже потише и воспринимается именно как голос, а не как звук колокола изнутри его же:
— Так почему ты думаешь, что ему легко?
— Потому что жить без совести гораздо легче, чем с нею!
— Ты провел следствие, свершил суд, вынес приговор?
Алексей отчего-то подумал, что это уже не сон. Причем, он был даже уверен в этом, хотя то, что сейчас с ним происходило, казалось невероятнее любого сна. И еще он понял вдруг, что не может ответить на заданный вопрос. Вместо этого он сказал:
— Самый страшный суд — это суд собственной совести, если она есть, конечно…
— Своей совестью незачем судить чужие поступки — только свои.
— Разумеется.
— Ты говоришь искренне, — похвалил Голос. — С тобой можно иметь дело.
— Какое дело?
— Любое. Кроме того, что отвергает твоя совесть. Например, ты можешь убить человека?
— Нет, конечно!
— А врага, наставившего оружие на тебя или на твоего друга?
— Но…
— Вот видишь! Ты чересчур категоричен. Однако, в мире нет ничего, имеющего только одну сторону.
— Лента Мебиуса, — отчего-то брякнул Алексей.
— Фикция, игрушка. Одно движение ножницами — и это простая полоска. Когда я спросил: «А врага?» я так же легко разрезал твое категоричное «не убий».
— Хорошо, что вы хотите?
— Я думал, это ты чего-то хочешь!
— Я много чего хочу!
— На самом деле — не так уж и много. Пищи телесной и пищи духовной — вот лишь чего по большому счету хочет человек. Все остальные желания — лишь производные от этих двух. К телесной пище можно отнести заботу о здоровье своего физического тела, заботу о продолжении своего рода — вообще все инстинкты. Ну, а духовная пища — жажда знаний, тяга к искусству, самовыражению, та же самая совесть, наконец…