— Нет. Вовсе не складываются. — Гальдер принялся массировать своими тонкими руками впалые щеки. — Вы преувеличиваете достоинства Гринвуда. Он мне нравился, он помог мне получить эту работу, но… Допустим, что эти убийства совершил Гринвуд, и посмотрим, куда это нас приведет.
— Я не против. — Я вытащил из кармана распечатку репортажа «Ривьера ньюс» и дождался, пока Гальдер задним ходом выйдет на центральный проезд. По тому, как неловко он переключил передачу, было видно, что он взволнован не меньше меня. — Все началось на телецентре, где Гринвуд вроде бы захватил заложников.
— Так. — Гальдер остановился у бордюра и вперился в мертвую муху, растекшуюся по лобовому стеклу янтарной лужицей. Когда он заговорил, голос его был ровен и хорошо срежиссирован. — Камера наблюдения на парковке зафиксировала его в без двух минут семь утра. Пленка потеряна, но дежурные охранники говорят, что он беседовал с неизвестным мужчиной. Возможно, с одним из шоферов. Мы предполагаем, что Гринвуд, угрожая убийством, заставил того сесть в машину. Когда машина отъехала, все три заложника, вероятно, находились в ней. Вы согласны, мистер Синклер?
— Если вы верите этим россказням о «потерянной» пленке. Я не думаю, что они были заложниками, и, уж конечно, он их не убивал. Они приехали туда, чтобы каким-то образом помочь ему. Башле, вероятно, подозревал, что что-то затевается, и приглядывал за Гринвудом. Шоферы, может быть, принесли винтовку и собирались вывезти Гринвуда в Италию. Все остальные версии просто ни в какие ворота. Зачем ему вообще были нужны заложники? Почему уж он тогда не убил их сразу?
— Кто знает? Может быть, он страдал от одиночества. — Гальдер поднял руку, предупреждая мое возражение. — Именно так. Ему предстоял долгий день. Он уже был на ногах три или четыре часа, если только вообще ложился. Он чистил оружие, проверял пачки с патронами. Он только сейчас понял, чем могут быть чреваты следующие несколько часов. Он проезжает мимо телецентра и видит на парковке шоферов и инженера. Он шапочно знаком с ними и чувствует, что они его поймут.
— Это возможно. Но…
— Как бы то ни было, но с тремя заложниками у него прикрыты тылы. Он может долго торговаться, если дела пойдут не так, как задумано. Поэтому он и загоняет их в машину.
— Вот уж победа так победа, — вставил я. — Вести машину и держать под прицелом троих заложников.
— Машину мог вести и кто-нибудь из шоферов. Они знали Гринвуда и видели, что он совсем не в себе, вот и решили не дразнить гусей. — Гальдер указал на поднятую дверь гаража. — Гринвуд привозит их сюда и связывает. Времени — примерно семь двадцать, и у него есть пять минут, чтобы добраться до дома Башле. Это в четырехстах ярдах отсюда, и там — цель номер один. И вот он отправляется за своей первой жертвой…
Гальдер перевел дыхание и надавил педаль газа. Мы проехали под платанами, миновали группку садившихся в свой автобус уборщиц-португалок. Они проводили дни, натирая сверкавшие, как зеркала, паркетные полы, полируя изгаженные столешницы, чтобы не осталось ни одного белого кристаллика, вытаскивая презервативы, застрявшие в сифонах унитазов, обследуя каждый уголок, кроме закоулков фантазий своих нанимателей.
Замечают ли убийцы, что происходит в мире вокруг них? Я попытался представить себе Ли Харви Освальда на пути в книгохранилище на Дили-Плаца в то утро, когда он убил Кеннеди. Заметил ли он веревку с бельем, сушившимся после ночной стирки в одном из дворов, свежую вмятину на «бьюике» по соседству, мальчишку-разносчика газет с забинтованной коленкой? Наверно, окружающий мир стучался в его виски, громко требовал, чтобы его впустили. Но Освальд нацепил шоры и ничего не хотел видеть, приподняв их лишь на те несколько секунд, когда президентский «линкольн» появился в объективе камеры Запрудера — и в объективе истории.
Слышал ли Гринвуд этот гомон окружающего мира? Видел ли он на здании «Мерк» устремленные в небо тарелки спутниковых антенн, внимающие ценам на токийской фондовой бирже и фьючерсам на чикагскую свинину? Офисные здания, отливающие серовато-красноватым цветом, и нехоженые лесные тропинки, вероятно, казались декорациями фильма, и оставалось дождаться начальных титров.
— Еще — три минуты двадцать секунд… — Гальдер глянул на часы. — У него было уже слишком мало времени, чтобы передумать.
Мы въехали на небольшой пригорок, а потом накатом спустились вниз, и Гальдер затормозил за пикапом, загруженным оборудованием для обслуживания бассейнов.
— Где мы? — спросил я. — Здесь где-то живет Уайльдер Пенроуз.
— Это дом Башле. — Гальдер указал на трехэтажную виллу с мансардой на крыше, выложенной ядовито-зеленой черепицей. Две телекамеры сторожили вход у высоких кованых ворот. — Теперь здесь живут доктор и миссис Осима из корпорации «Фуджи».
— Скромненько. Настоящая крепость. — Я подумал о том, как Гринвуд, остановив машину и положив на колени винтовку, смотрит на этот дом смерти. — Удивительно — как он смог туда проникнуть. Вломился через окно?
— Нигде никаких следов. Но люди теряют бдительность, оставляют открытыми двери, забывают включить сигнализацию.
— Башле возглавлял службу безопасности. И тем не менее Гринвуд подошел к парадной двери и позвонил. Где они были убиты?
— В спальне Башле на втором этаже.
Я взглянул на безукоризненно выровненную гальку, почти услышал шаги Гринвуда, приближающегося к дому с винтовкой в руке, — и сложил распечатку репортажа «Ривьера ньюс», поняв, что этот текст более не отвечает реалиям места преступления. Окошко наверху отворилось, и за ним показалось лицо японки средних лет; маска из белого крема делала ее похожей на гейшу. Когда окна закрыты, чтобы кондиционер не работал впустую, отрывистые звуки выстрелов почти не слышны снаружи.
— Миссис Осима… Не думаю, чтобы благовоспитанная японка устроила нам экскурсию по своей спальне.
— Сомневаюсь. — Гальдер вытащил с полочки для инструментов большой конверт из оберточной бумаги. Он вытряхнул оттуда три черно-белые фотографии. — Это поможет вам почувствовать атмосферу.
Я опустил козырек, чтобы солнце не било в глаза. На первом снимке, сделанном полицейским фотографом, поперек двуспальной кровати спиной к подушкам лежал мужчина. На подбородке виднелась отросшая за ночь щетина, красивое лицо было обезображено кровью, текшей из носа и изо рта. Это был Ги Башле, прежний шеф службы безопасности «Эдем-Олимпии», чье лицо я в последний раз видел на групповом портрете в ла-бокском приюте.
Два пулевых отверстия бросились мне в глаза сразу — в его грудине и под левым соском. Крови из этих ран пролилось немного, но вот из третьей пулевой раны — на правом бедре — натекла целая лужица, словно черной накидкой укрывшая его ноги.
Я решил, что Гринвуд стрелял в Башле из проема двери и сначала попал ему в бедро. Кровь хлынула из бедренной артерии жертвы, и тогда Гринвуд, прицелившись получше, произвел два выстрела в грудь.
На второй фотографии была почти голая женщина — она распростерлась у кровати на выложенном плиткой полу. Лежала она лицом вверх, одна ее рука была прижата к дубовому резному изножью кровати, другая — поднята к лицу, словно она пыталась отразить ею новые пули. Рот у нее был открыт, и между верхних зубов зияло черное отверстие, из которого на пол выпал зубной протез. Ее бледная кожа была испещрена какими-то черными точками, но лицо выглядело вполне типичным для неглупой, образованной француженки.