— Что у тебя было? — спросил Мейтланд. — Наркотики, аборт — или ты сбежала из-под ареста? Джейн помолчала, опустив руки в воду.
— Догадливый, — тихо проговорила она. — Вы, наверное, здорово ведете свои дела, мистер Мейтланд, — но не личную жизнь, я полагаю. — И поникшим голосом добавила: — Я заняла денег. У друга мужа. Довольно крупную сумму. Вшивый ублюдок.
Она принялась намыливать покрытое синяками тело Мейтланда, а закончив с мытьем, отыскала косметическую бритву и побрила его. Он сидел на краю кровати, наслаждаясь прикосновениями ее маленьких рук, порхающих по коже, словно послушные птички. Мейтланда удивляло, что ему доставляет удовольствие хотя бы по пустякам унижать эту молодую женщину, играя на ее невнятном чувстве вины и смеясь над ней; он не ожидал от себя ничего подобного. Что же касается Проктора, то он унижал его преднамеренно. Он опустил старого бродягу самым грубым образом. Но его скотский поступок даже доставил ему некоторое удовольствие. Его порадовала эта яростная стычка — она вселила в него уверенность, что ему удастся подчинить себе этих двоих. Отчасти он мстил Проктору и молодой женщине, хотя прекрасно понимал, что, по какой-то парадоксальной логике, оба они получали удовлетворение от его оскорблений. Его агрессивность отвечала их ожиданиям, их не вполне осознанной самооценке. Сколько бы Мейтланд ни удивлялся наслаждению, которое доставляли ему его жестокие выходки, он совершал их намеренно. Полный решимости выжить любой ценой, он пользовался своей склонностью к жестокости точно так же, как раньше пользовался жалостью и презрением к себе. Главное — добиться господства над старым бродягой и этой своевольной молодой женщиной.
Он позволил Джейн себя вытереть. Ее руки, ловко обходившие болезненные места, утешили его и успокоили.
— А что твой отец? — спросил он. — Он не мог тебе помочь?
— Он мне больше не отец. Я о нем и не вспоминаю. — Она посмотрела на пробиравшиеся по лестнице солнечные лучи и сцепила руки, словно в масонском рукопожатии. — Самоубийство — это… внушаемое действие, и к тому же передается членам семьи. Когда кто-то из твоих родных доходит до той стадии, что не может убить себя сразу, а занимается этим пару лет — не торопясь, словно это важнее всего в его жизни, — то ты поневоле начинаешь смотреть на собственную жизнь его глазами. Иногда я боюсь за свои мозги.
Она встала.
— Давай-ка разденься, я вымою тебя всего. Потом поедим, и ты меня трахнешь.
После мытья Мейтланд лег на кровать, закутавшись в махровый халат Джейн. Он чувствовал себя посвежевшим и заново рожденным. Когда он стоял голый на лестнице, Джейн своими сильными руками мыла ему бедра и живот, смывая запекшуюся кровь и масляные пятна. Потом она занялась приготовлением скромного ужина, и он смотрел, как она снует по комнате, счастливая в этом домашнем уединении. Она достала курительный набор и свернула себе сигарету.
— Джейн, ты куришь слишком много гашиша…
— Это хорошо для секса…
Она затянулась. Когда они закончили ужин, комната была полна дыма. Впервые после прибытия на остров Мейтланд почувствовал себя комфортно. Джейн сняла юбку и легла на кровать рядом с ним, приклонив голову к нему на подушку. Она предложила ему неплотно набитую сигарету, но Мейтлан-ду уже и так было хорошо.
— Хорошо…— Она глубоко затянулась и взяла его за руку. — Как ты себя чувствуешь?
— Гораздо лучше. Это может показаться странным, но сейчас мне совсем не хочется отсюда выбираться… Джейн, куда ты ходишь по ночам?
— Я работаю в клубе — то есть это не совсем клуб, но что-то вроде того. Иногда подцепляю кого-нибудь на автостраде. А что? Противно, да?
— Немного. А почему ты не устроишь свою жизнь? Завела бы себе кого-нибудь и начала бы все заново.
— Да ну тебя… Сам-то ты почему не устроишь свою жизнь? У тебя в сто раз больше заморочек. Жена, да еще эта врачиха… На самом деле ты и до аварии жил на острове.
Она повернулась к нему.
— Ну, мистер Мейтланд, пожалуй, мне лучше раздеться самой — вряд ли вы справитесь с этой работой.
Мейтланд неподвижно лежал рядом, положив руку ей на бедро. Пока она раздевалась, у нее ни с того ни с сего изменилось настроение. Живая улыбка погасла. Сознание своей наготы как будто отдалило ее от Мейтланда, словно включился какой-то защитный рефлекс. Она села на него верхом и коленями сдавила ему грудь. Мейтланд протянул руку, чтобы ее подбодрить, но она отползла, резко его осадив:
— Так не пойдет. Сначала деньги. Давай, плата за секс.
— Джейн… Ради Бога.
— Плевать на Бога — я трахаюсь не ради Бога и не ради кого-то еще. — Она протянула ему его бумажник. — Пять фунтов — я беру пять фунтов.
— Бери все, Джейн. Можешь взять все.
— Пять! — Она руками схватила его за плечи, так что ногти вонзились в его посиневшую от ушибов кожу. — Давай — в будний день на автостраде я в любой момент могу получить десять!
— Джейн, твое лицо…
— Плевать мне на лицо!
Смущенный этим взрывом, Мейтланд порылся в бумажнике. Когда он отсчитал фунтовые бумажки, Джейн выхватила их у него и засунула под подушку.
Она снова села на него верхом, а он положил руки на ее груди. Мейтланд пытался запомнить каждое касание, каждое движение этого полового акта и тот оргазм, что молнией прошел по перенапряженным нервам всего тела. Он принял правила игры, установленные молодой женщиной, радуясь предлагаемой ими свободе, признал необходимость такой игры, позволяющей избежать любого намека на какие-либо обязательства друг перед другом. Его отношения с Кэтрин, с матерью и даже с Элен Ферфакс, все множество нагруженных эмоциями сделок его детства были бы вполне удовлетворительными, если бы он мог заплатить за них некой нейтральной валютой, положить твердые наличные на прилавок этих дорогостоящих отношений. А этой девушкой он пользовался вовсе не для того, чтобы она помогла ему выбраться с острова, а по мотивам, которых он никогда раньше не признавал, — из потребности освободиться от своего прошлого, от своего детства, от жены и друзей, от всех их привязанностей и требований, чтобы вечно блуждать по пустынному городу собственного сознания.
Однако в конце их короткого полового акта Джейн Шеппард полезла под подушку и вытащила пять фунтовых бумажек. Пока Мейтланд думал, что делать с деньгами, она выхватила их у него из рук и засунула в его бумажник.
— Погоди, Проктор! Стой!
Со спины Проктора Мейтланд обозревал центральную низину острова. В ходе послеполуденного патрулирования они забрели на заброшенный церковный двор к югу от автомобильного кладбища. Мейтланду был виден весь остров от проволочной ограды под виадуком до западной оконечности. Бетонное пересечение двух автострад сияло на солнце, как экзотическая скульптура. Мейтланд часто представлял себе, как можно было бы использовать это сооружение, чтобы устроить там очаровательный висячий сад.