– Вы вернете их к жизни любительскими порнофильмами, кражами и кокаином?
– Это всего лишь средства. Люди так помешаны на сексе, собственности и самоконтроле. Я не говорю о преступности в том смысле, как ее понимает Кабрера. Я имею в виду нечто такое, что нарушает правила, преступает общественные запреты.
– Нельзя играть в теннис, не соблюдая правил, – попробовал я отрезвить его.
– Но, Чарльз…– Кроуфорд с почти безумным упорством искал, что бы мне возразить. – Когда ваш противник мошенничает, приходится думать, как выстоять.
Мы перенесли остатки наворованного добра в «порше». Я вернулся к своей машине, решив отделаться от Кроуфорда, но он открыл дверь с противоположной стороны и проскользнул на заднее сиденье. Солнце светило прямо в боковые окна «ситроена», заливая лицо Кроуфорда почти лихорадочным румянцем. Раньше ему отчаянно хотелось, чтобы я его выслушал, но я чувствовал, что теперь его больше не заботит, поверит ли ему хоть кто-нибудь. Я невольно проникся сочувствием к этому второсортному целителю, бродящему вдоль побережья мертвых, как странствующий проповедник. Я сознавал, что эта духовная миссия почти наверняка потерпит неудачу и приведет его за решетку тюрьмы Сарсуэлья.
– Надеюсь, что это сработает, – сказал я ему. – А как Фрэнк к этому относился? Это была его идея?
– Нет, Фрэнк был слишком большим моралистом. Я обдумывал это много лет, по существу еще с детства. Мой отец был дьяконом в соборе города Или, под Кэмбриджем. Несчастный человек, не умел выразить свои чувства ко мне или к моей матери. Что ему нравилось, так это колотить меня почем зря.
– Отвратительно. И никто не пожаловался на него?
– Об этом никто не знал, даже моя мать. Я был не в меру активным и всегда во что-нибудь вляпывался. Но я заметил, что, поколотив меня, он лучше себя чувствовал. Выпоров меня как следует, он обнимал меня и даже начинал любить. Я стал специально вытворять всякие пакости, чтобы у него был повод меня избить.
– Болезненное лекарство. И сейчас вы ведете себя, как тогда?
– В каком-то смысле. Я обнаружил, что кражи и мелкие преступления могут расшевелить кого угодно. Отец знал, почему я это делаю, но никогда не пытался остановить меня. Он видел, как я крал вещи и разбрасывал спортивное снаряжение из шкафчиков мальчишек в средней школе, чтобы взбодрить их перед выездным матчем по регби. Мы всегда выигрывали по шесть трехочковых проходов всухую. Последний раз отец отлупил меня ремнем, когда потребовал, чтобы я принял духовный сан.
– И вы приняли?
– Нет, но соблазн был. Я потерял пару лет в Кембридже, изучая антропологию, много играл в теннис, а потом пошел в армию, записавшись на краткосрочные офицерские курсы. Мой полк отправили в Гонконг, где мы стали действовать совместно с полицией Цзюлуна – совершенно деморализованным стадом, лишенным боевого духа. Они ждали, когда их сменят китайцы с материка, а их всех отправят на Сянган. Крестьяне «Новых территорий» были не лучше, они уже платили дань китайским пограничникам. Они совсем пали духом, забросили рисовые поля и кое-как перебивались контрабандой.
– И вы положили всему этому конец? Как именно?
– Я излечил их от летаргии. Кое-что крал то там, то здесь, вылил несколько галлонов дизельного топлива в сараи, где они хранили рис. Внезапно они очнулись, кинулись ремонтировать плотины и чистить каналы.
– А полиция Цзюлуна?
– С ней было то же самое. Нам страшно досаждали нарушители границы, искавшие в Гонконге лучшей доли. Вместо того чтобы сразу возвращать их обратно, мы сначала их мучили и избивали. Вот тут-то и встрепенулась местная полиция. Поверьте мне, чтобы солдаты воспрянули духом, нет ничего лучше «военного преступления». Об этом жутко говорить, но у военных преступлений есть своя положительная сторона. Жаль, что мне не удалось пробыть там подольше. Иначе я воспитал бы в них силу воли.
– Вам пришлось уехать?
– Спустя год. Полковник потребовал, чтобы я подал в отставку. Один сержант-китаец проявил чрезмерное рвение.
– Он не оценил по достоинству, что его допустили к участию в… психологическом эксперименте?
– Да, наверное. Но я все это запомнил и жаждал применить снова. Я стал много играть в теннис, работал в клубе Рода Лейвера [47] , а потом приехал сюда. Как ни странно, Эстрелья-де-Мар и Костасоль похожи на Цзюлун. – Он повернул зеркало заднего вида так, чтобы увидеть свое отражение, и кивнул ему. – Я оставляю вас, Чарльз. Будьте осторожны.
– Хороший совет.
Когда он открыл дверь машины, я спросил:
– Полагаю, это вы пытались меня задушить?
Я ожидал, что этот вопрос хотя бы смутит Кроуфорда, но он повернулся и посмотрел на меня с искренней озабоченностью, словно удивленный жесткими нотками в моем тоне.
– Чарльз, так я пытался выразить… свое искреннее расположение к вам. Звучит странно, но это правда. Мне захотелось разбудить вас, заставить поверить в себя. Это древний прием ведения допроса. Один инспектор полиции в Цзюлуне показал мне все точки, на которые можно надавить, не опасаясь, что арестованный погибнет. Удивительно действенный способ: умей применить его, и откроешь людям глаза на самих себя. Вас нужно было взбодрить, Чарльз. Взгляните на себя нынешнего, вы уже почти готовы сразиться со мной на теннисном корте…
Он дружески сжал мне плечо, махнул рукой и бегом умчался к своему «порше».
Позднее, тем же вечером, я стоял на балконе квартиры Фрэнка в клубе «Наутико», размышляя о Бобби Кроуфорде и полиции Цзюлуна. В тот мир коррумпированных пограничных властей и вороватых крестьян молодой английский лейтенант с пристрастием к насилию вписывался с легкостью вора-карманника, затерявшегося в толпе на ежегодных скачках в Эпсоме. Несмотря на весь его странный идеализм, в Костасоль провал неизбежен. Несколько умирающих от скуки неверных жен могут запечатлеть себя на кинопленке с любовниками, но развлечения типа тай-цзи, мадригалов и работы в добровольных комитетах быстро надоедают. Никто так и не запишется в спортклуб, а Элизабет Шенд останется лишь расторгнуть договор аренды.
Я пощупал синяки на горле, понимая, что Кроуфорд хотел завербовать меня в тот момент, когда выскочил из темноты и схватил меня за горло. Пришлось пустить в ход насилие, как он недвусмысленно дал мне понять, чтобы подобрать кого-то на вакантное место Фрэнка. Не причинив мне увечий, он просто подчеркнул, что убийства в доме Холлингеров не имели отношения к жизни Эстрелья-де-Мар и что новый общественный порядок поддерживается его криминальным режимом.
Вскоре после полуночи меня разбудила вспышка света на потолке спальни. Я вышел на балкон и стал искать взглядом луч маяка Марбельи, полагая, что скачок напряжения вывел его прожектор из строя, но тот по-прежнему спокойно обшаривал ночное небо.