Он отворил ворота и махнул Джиму рукой: заходи. Услышав лязг цепи, из караулки вышел тот самый англичанин с забинтованными руками, который застрелил рядового Кимуру. Ему явно пришлось изрядно поголодать, но, несмотря на это, тело у него было сильное и дерганое, как будто все время на нервах, а еще очень бледное, особенно по контрасту с кровавыми пятнами на забинтованных костяшках пальцев. Такую меловую кожу и такие же безумные глаза Джим видел у заключенных, которых выпустили на свет божий после того, как они по нескольку месяцев просидели в подземных камерах, в полицейском участке на мосту. Грудь и плечи у него были сплошь усеяны шрамами от горящих сигарет; складывалось впечатление, будто его специально истыкали горячей кочергой, чтобы проверить, загорится он или нет.
— Запри ворота! — Он ткнул в сторону Джима забинтованной рукой. — Вышвырни его вон!
— Прайс, я знаю этого парня. Его родители купили у нас «Паккард».
— Да пошел он! Если все, кто покупал у вас «Паккарды», к нам сюда понабьются…
— Да, лейтенант, ты прав. Давай-ка, парень, вали отсюда. И побыстрей.
Джим попытался подставить под закрывающиеся ворота ногу в теннисной туфле, и лейтенант Прайс ударил его забинтованным кулаком в грудь. У Джима перехватило дыхание, и он тяжело рухнул на землю рядом с китайцами, которые молча сидели и смотрели на происходящее. «Спам» и блок «Честерфилда» он удержал, но вот «Ридерз дайджест», все шесть штук, выскользнули у него из-под рубашки и рассыпались по траве, где их тут же порасхватали крестьянки. Маленькие полупрозрачные от голода женщины в черных брюках сидели вокруг Джима и держали в руках журналы, каждая по одному, как будто вознамерились организовать дискуссию по итогам европейской войны.
Прайс с грохотом захлопнул ворота прямо у них перед носом. Его откровенно приводило в бешенство все, что только попадалось на глаза: лагерь, пустые рисовые делянки и даже солнце в небе. Он затряс головой, и тут вдруг заметил у Джима в руках банку «Спама».
— Ты откуда это взял? Все, что сбрасывают в Лунхуа, принадлежит нам! — Он что-то выкрикнул по-китайски, обращаясь к женщинам так, словно подозревал их в соучастии в краже. — Таллох!… Они воруют наш «Спам»!
Он снова открыл ворота, чтобы отобрать у Джима банку, но тут с вышки раздался крик часового. Человек с биноклем выбежал на наружную лестницу и указывал рукой в сторону шанхайского тракта.
С запада появились два Б-29, мигом заполонив слитным гулом моторов тихие пустынные поля. Заметив лагерь, они разделились. Один пошел к Лунхуа, открыв бомбовые люки, чтобы сбросить груз. Другой сменил курс и полетел в сторону района Путун, к востоку от Шанхая.
Когда «сверхкрепость» с ревом промчалась у них над головами, Джим скорчился рядом с китайскими крестьянами. Из ворот выбежали Прайс и еще трое британцев, вооруженных винтовкой и бамбуковыми палками, и пустились наискосок через ближайшее поле. В небе уже было полным-полно парашютов, алых и синих куполов, которые плыли в сторону рисовых делянок, в полумиле от лагеря.
Грохот моторов Б-29 стих вдалеке, превратившись в подобие отдаленного грома. Джима так и подмывало броситься следом за Прайсом и его людьми и предложить им свою помощь. Парашюты приземлились по ту сторону от системы старых противотанковых рвов. Британцы поняли, что добыча от них ушла, и разбрелись кто куда. Прайс взобрался на земляной редут и в ярости размахивал винтовкой. Один из британцев сполз в мелкий канал и брел теперь по пояс в воде, выбирая дорогу в труднопроходимой гуще водорослей; остальные бежали по насыпям между рисовыми делянками.
Таллох стоял и смотрел на них, и в глазах у него читалась безнадежность. Джим встал и протиснулся мимо него сквозь ворота. Бывший механик расстегнул кобуру и положил руку на рукоять тяжелого пистолета. Вид падающих парашютов взбудоражил его; похожие на бечевку прядки мускулов на плечах и руках возбужденно подрагивали и переплетались подобием «кошачьей колыбели».
— Мистер Таллох, а война кончилась? — спросил Джим. — Правда кончилась?
— Война?… — Таллох, казалось, давно успел забыть о том, что она вообще когда-то и где-то была. — Лучше бы, чтоб так, парень, а не то того и гляди начнется следующая.
— Я тут неподалеку видел солдат-коммунистов, мистер Таллох.
— Их тут как грязи. Ну ничего, погоди, лейтенант Прайс и до них доберется. Давай-ка мы припаркуем тебя в караулке, а, парень? И смотри, не попадайся ему на глаза…
Джим двинулся следом за Таллохом через плац-парад, а потом они вместе вошли в караулку. Когда-то безукоризненно чистый пол комендатуры, который каждый день драили, в перерывах между избиениями, заключенные-китайцы, теперь был сплошь покрыт грязью и мусором. Списки и другие японские документы валялись вперемешку с пустыми пачками из-под «Лаки Страйк», использованными винтовочными обоймами и рваными армейскими башмаками. Вдоль дальней стены стояли десятки коробок с продовольствием. Голый британец лет пятидесяти, бывший бармен из «Шанхай кантри-клаба», сидел на бамбуковом табурете и сортировал тушенку, сигареты и кофе. Плитки шоколада он складывал стопками на столе коменданта, а пачки «Ридерз дайджест» и «Сэтеди ивнинг пост» резким движением отшвыривал в сторону. В комендатуре пол был сплошь усыпан рваными журнальными страницами.
Рядом с ним сидел молодой солдат-британец в лохмотьях, оставшихся от формы сифортского полка шотландских горных стрелков, и обрезал с парашютов нейлоновые стропы. Веревки он скатывал в бухты, а потом отточенными движениями складывал полотнища синего и алого шелка.
Таллох окинул взглядом эту сокровищницу с явственно читающимся на лице чувством священного ужаса перед невероятным богатством, которое удалось собрать ему и его товарищам. Джима он от двери оттолкнул, словно опасаясь, что при виде такого количества шоколада мальчик попросту съедет с катушек.
— Ты сюда даже и не пялься, сынок. Садись-ка вот здесь и лопай свой «Спам».
Но Джим смотрел вовсе не на шоколад, а на разбросанные по полу журналы. Ему хотелось собрать их все листочек к листочку и спрятать в надежном месте, чтобы хватило на следующую войну.
— Мистер Таллох, мне, пожалуй, уже пора идти в Шанхай.
— В Шанхай? Да там нет ничего, если не считать шести миллионов подыхающих с голоду кули. Ты не успеешь произнести «Шоссе Кипящего Колодца», а они уже сделают тебе обрезание. По полной.
— Мистер Таллох, мои родители…
— Па-арень! Хотел бы я посмотреть на чьих угодно родителей, которым сейчас придет в голову сунуться в Шанхай. Что им там делать? Менять доллары Федерального резервного банка на сотню мешков риса? Да тут жратва сама с неба сыплется.
Над рисовыми полями эхом раскатился винтовочный выстрел, и следом еще два, один за другим. Оставив голого бармена присматривать за сокровищницей, Таллох и сифортский горный стрелок выскочили из караулки и вскарабкались по наружной лестнице на смотровую вышку.
Джим начал было собирать и расправлять журналы на полу комендатуры, но бармен накричал на него и велел убираться вон. Предоставленный самому себе, Джим вышел в тюремный дворик за комендатурой. С банкой теплого «Спама» в руках, он принялся заглядывать в пустые камеры, рассматривая пятна присохшей крови и экскрементов на бетонных стенах.