— А когда ж он будет, драгоценная преждерожденная? — широко улыбнулся девушке Баг. — Мне бы с ним перемолвиться…
— Ким Семенович в отпуске, — без намека на ответную улыбку, смерив Бага внимательным взглядом, отвечала она. — Ожидаем его через две седмицы. А у вас какое дело, драгоценный преждерожденный?
— Да у меня частное дело, видите ли, по поводу «Лисьих чар»…
— Отдел жалобиц выше этажом, налево, пятая дверь, — Девушка тонким пальчиком указала куда-то вдаль. — Если что-либо не так, драгоценный преждерожденный, вам следует пройти туда.
— Нет, все в порядке, я просто хотел знать… — Баг, старательно разыгрывая простачка, достал из-за пазухи листок, который вручил ему служитель в лекарственном зале, и ткнул в лист пальцем. — Уточнить… Вот «лисья рыжинка» – это что такое?
Красивое лицо девушки моментально окаменело.
— Таких справок мы не даем. Пройдите в отдел жалобиц, — отчеканила она и решительно закрыла «Керулен». — Прошу вас уйти, драгоценный преждерожденный. Мой рабочий день заканчивается.
— Да отчего же вы не можете мне ответить? — Баг в притворном удивлении раскрыл глаза пошире. — «Чары» столько стоят, что я должен увериться: да, хорошая вещь!
— Всего вам самого наилучшего, — девушка была непреклонна.
Ишь, какие мы неприступные! Как храним междусобойную информацию! Верно, есть что хранить?
Баг в задумчивости вышел из приемной, вынул из футлярчика очередную сигару – ах, спасибо Дэдлибу! сигар всюду полно, но Багу и в голову никогда не приходило их покупать, а теперь вот понравилось. Закурил. В прихожей никого не было, царила тишина – и деловая, и уютная одновременно. Чувствовалось, что люди в этом заведении не зря пампушки едят.
На одной из стен, напротив широкого, выходящего в небольшой, мирный садик окна, алела «Дщица почета». Баг глубоко затянулся сигарным дымом и подошел ближе.
То, что среди пятерых сотрудников Лекарственного дома, удостоившихся сей почести, окажется и начальник отдела жизнеусилительных зелий, Бага отнюдь не удивило. Напротив, было бы странно, ежели б глава отдела, приносящего такие доходы, остался в тени.
«Так вот ты какой, Ким Семенович Кипятков, — думал Баг, пристально рассматривая цветное фото, украшенное в правом нижнем углу оттиском личной печати начальника. Неприметное, но довольно приятное лицо. Умные глаза. Чуть седые виски. Узкие, энергичные губы. — М-да… Себе на уме. Располагает. И в то же время… что-то неприятное. Буквально на… на телесном уровне. Или у меня уже предубеждение от всех этих волнений? Определенно, мне нужен отпуск…»
Отвернувшись от дщицы, чтобы не проявить неуважения к фотографическим портретам истовых тружеников, он в сторонку выдохнул сигарный дым и вновь обернулся к Кипяткову. Словесный портрет сам собой собрался в голове опытного человекоохранителя – словно бы из заранее приготовленных и всегда наличествующих под рукою деталек. Привычка.
Неторопливо Баг пошел вниз, по широкой мраморной лестнице. Как ни крути, а, судя по всему, на его вопросы ежели и мог ответить хоть кто-то на свете, то в первую голову сам Кипятков.
Отсутствующий.
Баг вышел на улицу и, глубоко задумавшись, некоторое время стоял прямо у входа. По проспекту спешили туда и сюда люди в мокрых, блестящих дождевиках; мелькали разноцветные зонтики; время от времени эти люди задевали и даже толкали Бага, всякий раз, впрочем, останавливаясь и церемонно, с сообразными поклонами, прося прощения; сейчас, в конце рабочего дня, на широких тротуарах было столько народу, что уберечь друг друга от невольных касаний было невозможно. Баг в задумчивости, немного рассеянно, кланялся в ответ и говорил: «Да что там, я даже не почувствовал» или что-нибудь в этом роде, хотя холодная мерзкая лягушка беспокойства, лежащая под сердцем, всякий раз порывалась ответить его устами более грубо: «Ничего, я привык».
Потом он купил в ближайшей лавке маленькую прелестную орхидею в ажурной коробочке и стал неторопливо прохаживаться перед Лекарственным домом.
Дело потребовало больше времени, чем отец положил поначалу, — послушники, намеченные им в помощь Богдану, были в тружениях, кто где. И, хотя минфа не терпелось вернуться к капкану, а сердце Богдана, стоило ему вспомнить неумолимо разинутые в механическом ожидании стальные челюсти, съеживалось от дурных предчувствий будто от прикосновений обжигающего льда, он решил, пока скликали нужных людей, навестить монастырскую больницу. Морально ему было это сделать тяжеленько – слишком уж Богдан совестился перед пострадавшими; именно потому он и решился не откладывать поход туда в долгий ящик.
К приходу минфа отнеслись так же, как и к приходам иных сотрудников; скучать уединенным в больничном покое не давали, навещали вовсю, пытаясь развеселить да развлечь – всяко помочь скоротать время увечной хвори.
Богдан привычно побалагурил с Тумялисом, по уже сложившейся привычке все продолжавшим пытать его насчет расследования («Вот ведь накликал!»); потом попытался поговорить с Заговниковым, но тот, хоть и взял себя в руки, перестав сокрушаться так неистово и мучить лекарей вопросом «когда я встану?», все равно был мрачен и отчужден. Казалось, его гнетут тяжкие думы, но какого они были свойства и содержания, Богдан так и не понял. И то сказать: приехал, называется, человек послужить Господу… Обидно, конечно.
Посидев с полчаса, Богдан поднялся, попрощался с каждым и пошел было к выходу, но у самой двери сызнова повернулся к сотрудникам и, долю мгновения поколебавшись, — не слишком ли как на театре окажется? — поклонился всем земно.
Тем временем подошли отряженные владыкою помощники; они смиренно ожидали Богдана у врат больничного покоя. Пятеро крепких, рослых преждерожденных окружили его и испросили наставлений. Одного Богдан с удивлением узнал – то оказался случайно памятный ему победитель трехлетней давности межулусных молодежных соревнований по мужским боевым единоборствам; Фирузе, когда хватало на то досуга, сама была не своя от спортивных телепередач такого рода, и Богдан, изредка присаживаясь с нею рядом, запомнил молодого крепыша Арсена, оказавшегося лучшим в выступлениях последователей древней русской школы «смертельной животухи». А вот поди ж ты – теперь и он тут, и звать Арсением.
Из объяснений скупых на слова парней Богдан понял, что и остальные – бойцы хоть куда. Один в осназе служил, еще один – наставником по рукопашному бою в разведывательной школе, двое громилами прежде были в преступных сообществах… И вот все на светлом острове встретились.
Все вшестером они двинулись к чаще, в коей Богдану посчастливилось обнаружить ловушку. Путь был неблизкий, но мужчины почти не говорили меж собой, больше молчали: послушники – народ суровый и сдержанный, сами болтать не приучены, а уж первыми затевать трескотню с тем, кому они вверены, — и подавно. Богдан же волновался, спешил и ни о чем думать не мог, кроме как прийти поскорей.