Красивое лицо Великого Кормчего страдальчески перекосилось.
— Понятия не имею! — с болью сообщил он. — Понятия не имею! Помощничек… такую глупость сделать! У меня просто душа в пятки ушла, когда я услышал по радио… И я его, помощничка этого, ведь не видел больше, так что и спросить не мог, с какой такой радости он, по сути, дал хемунису знак… — Кормчий запнулся, а потом наклонился через стол к Богдану и доверительно сообщил: – А ведь поначалу я, My Да, еще и обрадовался. Когда хемунису заявились… Я сразу сообразил, что они потребуют открыть гроб. Мне бы сразу это сделать – они бы ушли… А я решил их опозорить вконец. Чтоб они скандал перед камерами устроили из-за гроба, чтобы вдоволь накричались, чтобы на нерв все изошли… Я-то знал, что в конце им уступлю – и в гробу не будет их проклятого помруна! Что мне стоило им сразу уступить…
Он подпер щеку кулаком и умолк. Богдан несколько мгновений поразмышлял, что бы еще спросить, — но все казалось предельно ясным. То есть с Кормчим все казалось предельно ясным. Дело же в целом по-прежнему пребывало в полном мраке. Одно было ясно, пожалуй – Кова-Леви тут ни при чем. Не он обезьяна.
И не Анпичментов. В этом Богдан тоже рискнул бы поручиться.
— Хорошо, подданный, — сказал Богдан, из последних сил превозмогая головную боль. — Сейчас вас уведут, и… отбывать вам пожизненно с бритыми подмышками, помяните мое слово.
Красавец Кормчий искренне изумился.
— Почему это? — с вызовом возгласил он. — Я законы знаю! Хищение стоимостью с убранство Мины наказывается не более чем двумя годами!
— Хищение? — уже не скрывая раздражения, повторил Богдан. — Нет так все просто. Согласно статье двести семьдесят шестой Танского уголовного уложения, посвященной хищению изображений Будды или даоских небесных достопочтенных, хищение священных предметов наказывается согласно их стоимости только для людей, кои не исповедуют ту религию, к каковой принадлежит данное божество или данный святой. Если же на священный предмет посягнул человек, исповедующий именно ту религию, в понятиях каковой сей предмет и является священным, наказание возвышается до пожизненной ссылки с принудительными работами, каковая в нынешние времена уж не применяется, а взамен исполняется бритье подмышек с последующим пожизненным.
— Так я об этом и говорю! — возмутился Кормчий. — Вот если бы Мину украл хемунису…
По лицу все уже понявшего Бага пробежала ядовитая ухмылка.
— Я берусь доказать в любом суде, подданный, — устало сказал Богдан, — что, коль скоро захоронение Мины казалось вам столь важным, вы в глубине души воспринимали его как магическое, ритуальное действие, и следовательно, для вас мумия Мины является предметом религиозного поклонения не менее глубокого, чем и для хемунису. Просто, как говорят математики, с противуположным знаком…
— О, Ладья великая, обмена исполненная… — сокрушенно пробормотал Великий Кормчий, медленно осознавая. Лоб его покрылся бисеринками пота.
Когда его увели, Богдан откинулся на спинку кресла и, морщась от боли, повернулся к Багу.
— Накопал что-нибудь?
— Нет… Все с этим домом чисто. Просто совпало так. Действительно уж начали было деньги из городской казны на ремонт переводить, но в конце десятого месяца платежи отчего-то приостановили… Один Будда, ведает – отчего.
— Да, совпадение… — пробормотал Богдан. Предстояло, похоже, самое неприятное и, что греха таить, опасное – беседа с опиявленными. — Пошли, что ли, с Крюком попробуем поговорить? — как о чем-то совершенно обыденном, спросил он.
Баг мгновение сидел неподвижно, выпрямив спину, а потом резко захлопнул крышку “Керулена” и воззрился на Богдана с явным неодобрением.
— Ты думаешь приказ им дать на дачу показаний?
Богдан отрицательно покачал головой.
— Ни в коем случае. Если им уже дан был приказ на сокрытие такой-то и такой-то информации – а я так думаю, что приказ наверняка был дан, — мы явственно рискуем их психическим здоровьем. Но вот просто поговорить… Ведь они же люди. Могли бы попросту убить меня, если бы были тупыми, что называется, роботами, исполнителями чужих повелений без сердца, без души… ан нет. Вы с Крюком ведь дружили?
— Ну, не то чтобы… все-таки и в возрасте разница, и в положении… Я ему симпатизирую – это да.
— Попробовал бы с ним этак… задушевно.
— Задушевно? — переспросил Баг таким тоном, ровно не понимал сего слова.
Богдан вздохнул. Нельзя. Конечно же, нельзя вмешиваться… это что-то сродни действиям Кормчего – помочь, понимаете ли, хемунису, хоть и против их воли… но он не мог больше терпеть.
— Еч, ты бы Стасе позвонил… — просительно проговорил Богдан. — Почитай, ночь на носу, девушка, уж верно, места себе не находит.
Мгновение лицо Бага не менялось, будто он и не слышал слов друга. Потом стало жестким.
— Она знает, что мы работаем, — отрубил он. — Должна понимать.
Богдан смолчал.
…Есаул Крюк безжизненно сидел на прямом, жестком стуле, привинченном к полу – иных не было в изоляторе, — и остановившимся, погасшим взглядом смотрел прямо перед собой. Куда делась его аккуратность в одежде и щеголеватость облика!
Ечи замерли на пороге. Богдан куснул губу. Баг потянулся было к сигарам, потом отдернул руку. Оба не знали, как начать.
— Максим, вы узнаете меня?
Крюк равнодушно поднял на него холодные, бесцветные глаза.
— Да. Вы ланчжун Багатур Лобо. Я не выполнил ваших распоряжений.
— Оставим это… — пробормотал Баг после паузы.
И тут подал голос Богдан:
— Почему вы так поступили, есаул?
Глаза Крюка перекатились на минфа.
— Я рад, что вы уже пришли в себя.
— Это вы меня ударили?
— Нет. Кулябов. Но это неважно, ударил бы и я.
— Почему?
— Потому что вы мешали.
— Чему?
— Тому, что нужно было сделать.
— Почему это нужно было сделать?
Крюк напряженно молчал, словно бы стараясь сам понять почему. Лицо его задрожало, взгляд ушел в себя. Руки, доселе покойно лежавшие на столе, мелко, судорожно задергались.
“А если спросить прямо, кто велел это сделать? — подумал Баг. И тут же сам себе ответил: – А ну как у него мозги вовсе закоротит?”
“А ведь если бы его вовремя нашли, — подумал Богдан, — есаул был бы уже здоров. И двое других… да как же это их не нашли? Не в степях, не в пустыне… Посреди Мосыкэ сколько времени не могли найти! Вот судьба…”
— Еч, хватит… — пробормотал Баг.
— Вижу… — тихо ответил Богдан. Баг достал из рукава трубку телефона и набрал номер старых Крюков. А когда Матвея Онисимовна ответила, он скупо, бесстрастно проговорил: