Да, работы воз, тут нам с Багом целая следственная бригада понадобится, подумал Богдан, со сладостным покряхтыванием слегка меняя позу.
И еще одно…
Ну при чем тут, скажите на милость, безумие? Внезапное и необъяснимое безумие, доводящее, судя по гибели христианина Ртищева, даже до самоубийства? До смертного греха?
Ведь и ад-Дин того же возжелал, только не успел или духу не хватило ринуться, как Ртищев, — сразу вниз головой.
Хотя тот тоже не сразу. Лишь после сожжения «Слова»… Опять «Слово»… При чем тут, судя по обрывочным репликам ад-Дина, непреоборимое желание покинуть сей мир и воспарить? «Я здесь больше не могу находиться, здесь больно, я разорвусь пополам, я хочу улететь, отпустите, я улечу…» — вот что процитировал сегодня Сыма. При чем тут это все? Вопрос… Богдан распаривал мышцы и мысли в течение получаса.
Потом он, розовый, благостный, с наскоро приглаженными влажными волосами, сидел за столом и снедал приготовленный супругою ужин, вполуха, но с несказанным удовольствием слушая ее веселый, бойкий щебет. Вот и Жанна работать начала, думал он. Какие-то бумажки по своей теме откопала нынче… Хорошо…
И тут ему пришло в голову, что, наверное, вот так же или почти так же умный и, как говорят, славный боярин Ртищев ужинал вместе с супругой, а потом пошел часок-другой поработать — может, даже чмокнув жену в щеку. И никто из двоих не ведал, что это все у них — в последний раз. Дом, лучшее место в мире; покой, уют, нежность, полная защищенность. Выше и вообразить нельзя. Любимая и нужная, важная работа, привычное кресло, преданная супруга рядом, со всей своей заботой, со всем стремлением помочь и согреть.
Вдруг случилось нечто — и… только стекла в окне зазвенели.
Богдан едва не поперхнулся.
Когда отпили чаю, Жанна поглядела на Богдана серьезнее.
— Ты сейчас работать будешь? — спросила она.
— Собирался… А что?
— Я еще немножко хотела с тобой поговорить.
— Я никуда не спешу.
Она кивнула. Но ничего не сказала. Видимо, не знала, как начать.
— Что случилось? — мягко подбодрил Богдан.
— Нет, ничего. Ты не тревожься. Я просто хочу тебе рассказать… Первое время я не придавала значения, потом… потом, у Ябан-аги, не хотела тебя перебивать при всех… а вот теперь все-таки — расскажу.
— Я слушаю, родная, — ответил Богдан серьезно. Волнение супруги передалось ему.
— Помнишь, ты рассказывал про «Противу-Слово»?
— Да, — осторожно ответил Богдан, а внутри у него все буквально перевернулось: опять «Слово»!
— Ты тогда еще обмолвился, что о славянофильских кружках в Ордуси давным-давно не слыхивали. И сразу заметил, что я что-то хотела сказать…
— Помню.
— Я не решилась. Перечить мужу или даже просто уточнять его слова при посторонних… пусть даже близких друзьях… как-то несообразно.
Богдану словно теплого кунжутного масла налили в душу. Он с трудом сдержал улыбку.
— Ну… — без особой охоты начал было инстинктивно возражать он, но Жанна не обратила на его попытку ни малейшего внимания. — Я еще тогда подумала: какой ты чуткий, как ты чувствуешь меня, коли заметил… И все-таки отложила разговор. Со мной нелепая история приключилась седмицы три назад. Ерунда, конечно… И все же. Ты помнишь, я тогда была сама не своя. Буквально раздвоение личности какое-то напало: и к тебе хочу смертельно, и от тебя хочу отчаянно.
— Помню, родная… По-моему, это, слава Богу, прошло.
— Прошло. Конечно, прошло — хотя если бы не асланівськая жуть, кто знает… Ладно, я не о том. В те дни я много бродила по улицам, как-то всё мысли хотела собрать. По два, по три часа… И, знаешь, в мрачности такой, в решимости, почти в злости… Наверное, со стороны было заметно, что меня проблемы душат. Я думаю — это было заметно: что я на распутье.
«Неужели она мне изменила с каким-нибудь случайным прохожим?» — с сочувствием и тихой печалью подумал Богдан, но ничего не сказал.
— …И, понимаешь, в какой-то миг мне показалось, что за мной… за мной идут. Даже не очень скрываясь, правда. Почти средних, наверное, лет, но моложавый… Симпатичный. Внимательный. Ты понимаешь, я не знаю, сколько времени он меня преследовал, покуда я не обратила на него внимание, но даже после этого, совершенно не скрываясь и видя, что я оглядываюсь, он шел за мной еще минут десять. Но не просто преследовал, выслеживал… не знаю, как сказать. У меня такое чувство возникло, что он ко мне приглядывался. Оценивал.
— Отчего же ты мне сразу не рассказала? — негромко спросил Богдан.
— Мы тогда были не в тех отношениях, чтобы… раскрывать душу, — еще тише произнесла Жанна, опустив глаза.
Богдан проглотил внезапно вспухший ком в горле и попросил:
— Продолжай. Он тебе понравился?
— Нет. — До нее вдруг дошло, что ожидает услышать муж. Она перепугалась не на шутку. — Богдан, нет! Господи, да что ты… Я не о том! Да, средних лет, да, симпатичный, но… Тщательно зазубренная добрая улыбка и мускулатура. Мечта девы, которой очень худо и очень надо хоть к кому-нибудь приткнуться. Я таких терпеть не могу. Что ты, милый… Ты слушай лучше. Он шел за мной долго. А потом догнал.
— Так, — сказал Богдан.
Жанна на несколько мгновений опять умолкла. Богдан терпеливо ждал. Она вздохнула.
— Я забежала в какую-то лавку. Он за мной и как-то так ловко оказался рядом, заговорил о пустяках, я ответила… Слово за слово. Понимаешь, он вроде ничего не выспрашивал, но… сейчас найду слово. Пустяшный разговор у прилавка — но словно тест.
— Так, — сказал Богдан.
— Понимаешь? Он меня будто для чего-то проверял, я почувствовала это, ушла, но он опять меня догнал и снова заговорил. — Она глубоко вздохнула. — Тогда я решила, что это какой-то бродячий проповедник, в Париже таких много, на них и внимания-то никто не обращает… «Ваша душа, — сказал он, — в смятении. Вы перед выбором. Перед выбором жизненного пути. Ваши силы не находят себе применения. Вы хотите свершить подвиг, точно я не могу сказать для чего — то ли чтобы обратить на себя внимание любимого человека, то ли чтобы заглушить тоску от распада семьи…» Он почувствовал! Попал в точку, понимаешь? Я, конечно, ответила, что он ошибается, но он не стал слушать. «Не кривите душой. Не отказывайтесь из ложной гордости от протянутой навстречу руки друга. И от протянутой навстречу Божьей длани. Мы укажем вам цель. Мы объясним, ради чего стоит свершать подвиги в этом мире…»
— Так, — сказал Богдан.
— Я просто опешила. А он… Он говорил, что единственная достойная цель для человека славянской национальности сейчас — это… он, наверное, принял меня за славянку… это — борьба за освобождение русских из гнета и рабства.
— О Господи… — пробормотал Богдан.
— Что русские сделали для единства и величия Ордуси больше, чем все иные нации, вместе взятые. Что все творческие возможности Ордуси — это не более чем творческие возможности русских, только русских, остальные способны лишь на подражание. Что, если все пойдет как идет, русские растворятся в неисчислимой тупой азиатской массе и великая держава, несущая всему варварскому миру свет, погибнет, потому что все в ней, от хозяйства до науки, держится на русских, остальные лишь пользуются да еще смеют русских поправлять: то так, то не так… Надо спасать державу, а это то же самое, что добиваться для русских преимущественного положения среди всех прочих ордусских народов. Только русским — многоженство… денежные ставки втрое выше, чем за ту же работу для всех иных… присвоение ученой степени сюцая всем новорожденным русским мальчикам прямо в родильных домах, без экзаменов… В общем, обычный националистический бред, я с этим сталкивалась и в Австрии, и в Германии, и даже на родине, я это ненавижу, только… уж очень непривычно было слышать это здесь и о вас…