Хисм-улла, поравнявшись с Багом, склонился к нему и, кося огненным глазом в сторону Максима Крюка, громко прошептал:
— Печать шайтана! — А когда Баг недоуменно поднял на него глаза, подмигнул со значением.
«Недаром он блаженный…» — как-то отстраненно подумал Баг.
На улице их ждала ночь и цзипучэ Бага, приткнувшийся под ближайшим фонарем.
Баг разместил Хисм-уллу на заднем сиденье — он счел, что на переднем тому было бы не так удобно, а вот позади в распоряжении суфия был целый диванчик, на коем без особого стеснения могли поместиться трое преждерожденных средней комплекции. Хисм-улла один занимал бо́льшую часть сиденья и с интересом молча глядел в окно на проносящиеся мимо темные здания.
Храма Света Будды они достигли за несколько минут: на пустынных улицах в сей поздний час за всю дорогу встретились всего две повозки, да и то — повозки такси, рыскающие в поисках запоздалых пассажиров.
Врата Храма были, как и следовало предполагать, заперты.
Баг хлопнул дверцей, подошел к вратам и остановился в замешательстве: как быть? На дворе — ночь, стучать во врата и поднимать шум было бы в высшей степени несообразно. А мысли о том, чтобы перебраться через стену, у честного человекоохранителя не возникло бы и в страшном сне. Между тем, внутренний голос по-прежнему со всей уверенностью говорил Багу, что он привел цзипучэ по назначению, что он не ошибся, что им с Хисм-уллой — сюда, во Храм. Послышались шаги: рядом с Багом возник блаженный суфий. Загадочная улыбка бродила на его устах; попугай, нахохлившись, неподвижно сидел на правом плече.
Хисм-улла успокаивающе положил руку на плечо Багу. Потом в два гигантских шага достиг врат и только занес ручищу, дабы постучать, как одна створка бесшумно отодвинулась в сторону и в темном проеме показалась бритая голова приближенного к великому наставнику послушника Да-бяня.
— Мир тебе, — заявил Хисм-улла. — Покоя и прибежища!
— Прибежища, прибежища! — проскрипел, кивая, оживившийся попугай. — Риса и мяса!
— Наставник ожидает вас, — коротко поклонился суфию Да-бянь. — Отец Кукша прибудет вскоре.
«Хм, — подумал Баг, соображая. — Отец Кукша, если я верно помню, окормляет приход Богдана. Вот ведь какие петли карма крутит…»
Да-бянь пропустил суфия во врата. Попугай шумно поднялся в воздух и исчез в темноте.
«Кажется, я сделал все правильно. Только вот, к сожалению, мало что понял», — промелькнуло в голове Бага, и тут Да-бянь кинул на него короткий взгляд, склонил голову и проговорил:
— Наставник благодарит драгоценного преждерожденного и просит его спокойно возвращаться домой. О спутнике драгоценного преждерожденного в Храме позаботятся. Наставник ожидает драгоценного преждерожденного нынче к часу вечерней медитации. — И Да-бянь, еще раз поклонившись, скрылся в темноте.
Створка врат с едва слышным стуком плотно закрылась.
Баг в задумчивости достал пачку «Чжунхуа», закурил и неспешно пустил струю дыма к далекому черному небу.
«Ну и ночку подарил мне еч Богдан, — думал он, спустя пять минут подъезжая к своему дому. — Попросил „Слово“ поискать, называется… Да-а-а… Надо бы единочаятелю прямо сейчас и позвонить да обо всем рассказать самым обстоятельным образом. Пусть поахает. Ладно, час уж очень поздний, отобью электронное письмо… проснется — прочтет…»
Дома Баг первым долгом извлек из холодильника бутылку «Великой Ордуси» для Судьи Ди и бутылку — для себя. Истомленный подвигами кот с урчанием приник к пиале. Баг поглядел на него с улыбкой, раскрыл «Керулен», присоединил к нему телефонную трубку и наскоро написал Богдану о событиях этой ночи. Закрыл ноутбук и потянулся к пиву.
Говоря по правде, Баг с превеликим удовольствием пропустил бы сейчас пару-тройку чарочек эрготоу, он даже порылся во всяких кухонных шкапах, но — увы! — вожделенного напитка нигде не оказалось.
Дав себе слово непременно завтра же спозаранку зайти в лавку и исправить эту досадную оплошность, Баг с ледяной бутылкой пива в одной руке и с сигаретой в другой двинулся на террасу, дабы в спокойной тишине, наедине со звездами, осмыслить бурные события последних часов: было ощущение, что он прошел мимо чего-то очевидного, отметил это, зацепил краем сознания, но не придал нужного значения… Было такое ощущение.
Вот: эти подданные в черном, какие-то они неестественные. Они напоминали… механизмы, что ли? Или некто повытягивал из них некоторые нервы, сделав нечувствительными к боли… И потом, как он там закричал, перед тем, как горло перерезать? Себе чести, а князю — славы? Гм… Что же это за князь такой?
Баг поставил бутылку на подоконник, открыл дверь и откинул тюль. Ну как же! У него же за пазухой лежит это самое «Слово о полку Игорева», за которым и пришли злодеи! Князю — славы. Игорь — князь. Забавно… Вот задачка для еча Богдана.
Баг покачал головой, подошел к перилам, взглянул в бездонное небо, слегка тронутое по краям заревом большого города, посмотрел прямо — там светились огни на Часовой Башне, поднес пиво ко рту, посмотрел направо…
И замер.
В апартаментах сюцая Елюя как ни в чем не бывало горел свет.
Все-таки Богдан не мыслил себе повозки удобнее, надежнее и привычнее, нежели «хиус»; именно такую повозку, в точности напоминавшую его собственную, он и взял себе на пять часов в прокатной конторе тверского воздухолетного вокзала. Отъехав от конторы шагов на сорок, Богдан заглушил двигатель, открыл дверцу и, не тратя времени на посещение вокзального трактира, споро перекусил пирожками с луком и с яйцами, приготовленными спозаранку заботливой женою. Потом сановник запил завтрак газировкой с манговым сиропом из ближайшего автомата и устремился в путь.
Ехать предстояло не меньше часа. Но погода стояла более чем сносная, среднерусская такая — мягкая, шелковистая, без александрийской сырости, превращающей в издевательство и тепло, и прохладу. Напоенные снежным светом перистые облака оживляли прохладную высь блеклого предосеннего неба; чуть тронутые увяданием, а кое-где — и откровенной желтизной березы и тополя привольными струями лились назад по обе стороны полупустынного тракта; а когда их бегучая череда вдруг на миг прерывалась, вдаль улетали зовущие всхолмленные просторы. Боже праведный, как красива наша скромная и неприхотливая, сумеречная, скудная с виду земля…
Мощный и ровный лёт «хиуса» по тракту веселил сердце. В конце концов, о письме Бага и перечисленных в нем странных и грозных событиях ночи Богдан размышлял и утром дома, и в воздухолете — особенно после того, как коротенько переговорил с напарником по телефону. Много версий понастроил — а толку? По возвращении в Александрию разберемся… Отступала тревога, раздвигались тиски и теснины дел, неимоверно важных для злобы дня сего, — но ничтожных в сравнении с вечным и главным. С этими вот березами… этими вот непролазными суглинистыми полями, где рожь, и дремучими лесами, где боровики да малина.