Минуты тянулись, как резиновые. Четыреста километров до безлюдного района в океане они должны были преодолеть за полчаса, но Тумарину показалось, что прошел целый день, прежде чем рация челнока снова ожила:
— «Касатка», я «Богатырь». Набор высоты завершен. Эшелон четырнадцать тысяч метров. Мы в рабочем районе на рабочей высоте. Доложите о готовности.
— У меня приборы указывают полную исправность, — ответил Сизарь.
— Я «Касатка». К работе готовы, — ответил в микрофон пилот.
— Вас поняли. Готовьтесь к сбросу… Замки отстегнуты. Повторяю, все четыре замка отстегнуты. Выпускаем закрылки! Расцепление подтверждаю. Хорошего полета, мужики!
— Вас понял, «Богатырь». Самостоятельный полет подтверждаю, замечаний нет, — громко сглотнул Егор Антонович. — Спасибо, что подбросили.
— Я «Лодка», ухожу в район патрулирования.
— Понял, «Лодка». Спокойного полета!
«Это точно, — мысленно согласился Тумарин. — Лучше бы они нам не понадобились».
Ему показалось, что он слышит, как шелестит снаружи воздух — но это, конечно же, было иллюзией. Если он не различал в салоне рева моторов, то уж тихому шелесту в кабину было не пробиться совершенно точно.
Сброшенный на высоте четырнадцати тысяч метров со спины «Ан-124», челнок оставался пристегнутым поверх огромного планера, выполненного по схеме «бесхвостки». Странная конструкция даже сейчас вызывала у Тумарина сильные сомнения в своей надежности, но проектанты РЦ «Макеева» дважды прогнали перед ним на компьютере схему обтекания воздушными потоками при разных углах атаки и убедили, что именно такой планер склонен к самостабилизации и надежно обеспечит старт даже при самой неблагоприятной погоде. Пришлось поверить.
Как ни странно, инженеры в очередной раз оказались правы: в разреженном воздухе над Тихим океаном «Касатка» лишь немного задрала нос и устойчиво помчалась вперед, обгоняя мелко резанные, перистые облака.
— «Касатка», я «Богатырь». Удаление сто пятьдесят. Начинайте предполетную подготовку.
— Вас понял, — кивнул Егор Антонович. — Штурман, инструкцию! Эй, на галерке! Заснул, гений?
— А, простите! — Денис схватился за распечатку: — «Порядок подготовки к старту двигателя. Первое: закрыть экранирующие заслонки дюз двигателей ориентации…»
— Закрыты!
— Закрыть датчики давления.
— Закрыты!
— Закрыть приборы аэронавигации.
— Закрыты!
— Закрыть панель моторного отсека.
— Закрыты!
— Отключить системы жизнеобеспечения.
— Отключены!
— Экранировать приборы системы жизнеобеспечения.
— Закрыты!
Список был довольно длинным, аж на трех страницах, и только в самом конце стояло:
— Отключить радиостанцию!
— «Богатырь», подготовка завершена. Мы отключаемся и начинаем работу.
— Вас понял, «Касатка». Ваше удаление двести пятьдесят, ваша высота девять. Работу разрешаю.
Пилот щелкнул последним тумблером, вытянул на себя защелку экранировки, снял гарнитуру, бросил в металлическую коробку возле кресла, захлопнул крышку и громко ухмыльнулся:
— Ну что, гении, вы все еще верите, что ваш утюг способен летать?
— Сейчас узнаем, — ответил Сизарь. — Денис, откинься на спинку и прижмись, особенно головой. Перегрузка должна быть серьезной.
— Ну, — перекрестился Егор Антонович, — с Богом. Поехали!
Он толкнул вперед рычаг управления двигателем, и уже через миг на грудь Дениса обрушилась страшная, невыносимая тяжесть, в глазах заплясали красные искорки и…
…Он очнулся от ощущения невероятной легкости во всем теле и от странности в спине. Висеть над креслом в паре сантиметров, будучи привязанным четырехточечными ремнями, а не сидеть в нем, оказалось очень непривычно. Странным было и то, что вокруг, за всеми стеклами, царила бесконечная звездная ночь.
— Где мы? — попытался спросить он, но грудь отозвалась такой сильной болью, что наружу вырвался только слабый хрип.
— Дениска? Ты жив? — Где-то сбоку послышался шорох, и вскоре над Тумариным появилась голова Сизаря. — Как себя чувствуешь? Руки-ноги целы?
— Грудь болит… — прохрипел Денис.
— Это от перегрузки. Я тебе сейчас анаболика вколю, легче станет. Тут в аптечке есть, Госнаркоконтроль еще не добрался. Сейчас, потерпи.
Он уплыл куда-то назад, зашуршал снова.
— Что случилось, Леш? — спросил Тумарин.
— Случилось то, что я оказался идиотом, а ты гением, — вернулся назад Сизарь, намотал ремень на левую руку и принялся расстегивать на своем товарище комбез. — Если бы у нас стояла плита с охлаждением, на которой я настаивал, мы были бы уже возле Юпитера. А так мы всего лишь на полпути к Марсу.
— Врешь! Я не мог валяться без сознания так долго. На твоем агрегате до Марса не меньше месяца полета.
— Ну, преувеличил маненько, бывает. — Оголив Денису плечо, Сизарь вогнал в него иглу и вкатал куба три какой-то жидкости.
— Откуда знаешь, что поможет? — с подозрением спросил Тумарин.
— Горные лыжи пополам с альпинизмом, — легко признался Алексей. — Есть грехи на совести, каюсь.
— Лучше скажи, что случилось и где мы, черт побери, болтаемся? Судя по невесомости, в ад мы еще не провалились.
— Я идиот, Дениска, — всплыв к потолку, постучал себе по лбу изобретатель. — Я не учел существование воздуха.
— Поясни!
— Предполагалось, что капсула, подрываясь у опорной плиты, обращается в плазму, что эта плазма, расширяясь, лупит ударной волной по опорной плите, та уходит вперед, сжимая пружины, через которые закреплена на корпусе челнока. Пружины сжимаются и разжимаются, превращая резкий удар взрыва в плавно нарастающий импульс ускорения. И мы имеем всего лишь семь длинных «же» вместо коротких ста.
— Это я с самого начала знал! Дальше!
— Мы стартовали в атмосфере. Поэтому в образовании ударной волны, помимо плазмы от капсулы, участвовал еще и воздух. Давление там, конечно, всего одна пятая от атмосферного, но при температуре, близкой к миллиону… В общем, давление на плиту получилось раза в три выше расчетного, плита выбрала пружины целиком, и мы получили жесткий толчок, без амортизации. Думаю, где-то полсотни «же» нам досталось точно. На будущее нужно будет специальные, «атмосферные» топливные капсулы делать, мощностью где-то в четверть от обычных. Ну, соответственно, мы отключились, а движок продолжил работать дальше. И заметь, ни единого сбоя не допустил!
— А почему мы тогда еще не возле Юпитера?
— Плита без охлаждения, — развел руками Сизарь. — Чтобы не расплавить, я ограничитель хода поставил, не больше тридцати импульсов за разовый цикл. Затем подача топлива отсекается, и система ждет полного остывания. Пока мы валялись без сознания, «Касатка» отработала программу и встала на отдых. Тридцать толчков по минуте в каждом — это по сумме производных не меньше двенадцати километров в секунду. Вторую космическую скорость мы перепрыгнули. Здравствуй, Марс!