Борьба с наркотиками приобрела такой размах не только из-за невероятных денег, вложенных в «дело» и создающих по сути параллельную, неподконтрольную государству экономику. Еще страшнее для «них», для Государства в самом широком смысле, уход миллионов подданных в иную, неподвластную никому реальность. Только очень наивный человек верит в заботу властей о «здоровье нации». А вот потеря контроля над представителями этой нации действительно страшит. Гражданин обязан быть «здесь», в меру трезвый, с руками и ногами, готовый выполнить любой приказ. Наркоманы же строят свой «фанерный ероплан» и посылают Государство подальше. Не срабатывает даже система тотальной пропаганды, на которую уходит больше денег, чем на ядерное оружие.
Поскольку ноосферные исследования объективно тоже «уводят» граждан из-под недреманного державного ока, причисление их к ведомству «белой смерти» объяснимо. Государство защищается, иначе оно имеет шансы оказаться в собственной Q-реальности с весьма ограниченным диапазоном возможностей.
Все это так. Однако в последнее время кое-кто начинает забывать главную цель нашей работы — Знание. Именно Знание, а не наркотики и не выход в очередной «астрал» делает человека свободным. Сам по себе полет на «ероплане» бесполезен. Использование Проводника и подобных ему веществ — средство, причем не самое главное. При первой же возможности, уверен, Q-travellers заменят его чем-то вполне безопасным.
Печальный опыт DP-watchers, сделавших ставку на психотропные препараты и лекарственные наркотики, свидетельствует, что не всякий близкий путь — прямой. Их неудача не только серьезно затормозила ноосферные исследования, но и скомпрометировала всех нас.
Выход за пределы привычных измерений, поиски Точки Омега, где Человек встретится с Высшей Силой, начинают путать с пресловутым «расширением сознания», столь популярным в 60-е годы. Появляются даже Утопии будущего «ноосферного общества», включающие запрет устаревших и никому не нужных книг (в связи с переходом на «генную библиотеку») и обязательный ежедневный сеанс «расширения» с помощью ЛСД.
Для всего этого не требуется Ноосфера. Колумб вполне мог ограничиться трубкой китайского опия.
Весьма поучительна и печальна судьба доктора Тимоти Лири, чье имя уже приходилось вспоминать. Именно он был первым теоретиком ноосферных исследований, обосновавшим переход от абстрактных рассуждений к практическим опытам. Его учение о «контурах» (уровнях) нервной системы до сих пор является базовым для понимания наших контактов с Ноосферой. Неудивительно, что с Лири расправились быстро и жестоко. Подброшенный пакетик с героином, бегство из страны, скитания, выдача, многолетнее заключение… После выхода из тюрьмы доктор Лири начисто забыл о Ноосфере. Его увлечение киберпанком и ностальгические воспоминания о несостоявшейся «революции ЛСД» никому уже не мешали. Игрушки для «них» неопасны.
Вывод по Пункту 12-прим. Ноосферные исследование, в том числе «погружения» в Q-реальность, действительно ведут к Свободе, к невероятному расширению возможностей человеческой личности. Но это — только средство для познания Вселенной и самих себя.
С Харьковом его примирила сирень.
Он любил свой Алтай, особенно после того, как тесная скорлупа Барнаула треснула, открывая перед ним огромный мир: горный, речной, степной, таежный. Глубины земли, скрывавшие память тысячелетней истории, бездонное весеннее небо, ветер, скалы, сводящий с ума запах весенних цветов… Искать иного, лучшего просто не имело смысла, и он не понимал родителей, постоянно вспоминавших давно покинутую Украину. Молодые геологи, они уехали из Харькова по распределению, «за туманом и за запахом тайги», всего на несколько лет — поработать, повидать мир, почувствовать себя взрослыми. Большая Страна казалась одним общим домом — что Барнаул, что Харьков, хорошим специалистам всюду были рады. Несколько лет растянулись на четверть века, и когда отец все-таки оформил перевод в один их харьковских НИИ, он, студент второго курса, вначале решил никуда не уезжать. Землю, по которой ходили деды, он помнил — бывал в гостях почти каждое лето, пока были живы родичи, но не любил. Плоский, сожженный солнцем Донбасс, грохочущий металлом дымный Харьков… Если бы не атаман Кайгородов, по чьей милости едва не пришлось вылететь из университета, он, быть может, и остался. Но рисковать не хотелось, он оформил бумаги — и с сентября уже тосковал среди серых харьковских улиц. Конструктивистские «коробки» первых пятилеток, местная гордость, наводили уныние, слякотная сырая зима отозвалась хронической простудой. Все было не то, все было не так. Но потом наступил День Сирени.
Сирень в Харькове расцветает 9 мая, под праздничный фейерверк. Это знает каждый старожил, для него же внезапное буйство цвета и запаха стало откровением. Парки и улицы преобразились, скучный двор ударил в глаза яркими разноцветными гроздьями. Ходи, любуйся, дыши… Невзрачный серый куст под его балконом взорвался, запылал «Белым Огнем»… Это повторилось через год, потом еще, еще. Черное небо в праздничном пламени фейерверка и улицы в сиреневом цвету — таким полюбил он город своих предков.
Сиренью же одно время увлекся всерьез. Сотни сортов, калейдоскоп названий, непривычных, странных. «Декен», «Моника Лемуан», «Альдона», «Внезапный Дождь», памятный «Белый Огонь». Это не «Ветвистая № 5», не «Мичуринская озимая»!
«Белый огонь» расцветал у него во дворе. Могилы родителей на 2-м городском кладбище осеняла «Моника Лемуан».
Смущало то, что цветы полагалось срезать. Он не очень любил мертвые ветки. Букеты дарил, но никогда не держал в квартире.
* * *
— От! — не без гордости сообщил вахмистр, протягивая букет. — Полный, значится, парадиз будет. Тока, вашпредво, сирень, как ни крути, баловство, для барышень больше, тут бы чего парадистей, пухлявей, так сказать. Цветы, которые на официальное вручение — дело сурьезное. Господам офицерам цветы системы георгины положены. Или, опять же, праздничный букет о пяти сортах с лентой и пожеланием.
Спорить я не стал — сирень была бесподобна. Прижал к лицу, вдохнул…
— Это нет для господ офицеров. Это для меня.
Вахмистров взгляд не требовал перевода. «Сурьезное» дело, а «вашпредво» в сирень носом тычет. Баловство — и только.
Я положил букет в коляску мотоцикла, осмотрелся. Все в порядке, все на месте, вахмистр-церемониймейстер дело знает. Убрано, даже подметено, легкий ветерок флаги полощет, братья-добровольцы в новенькой форме с лампасами, свежеокрашенный пулеметный «Остин» ненавязчиво убран подальше, в тень деревьев. У самого моста-границы — биг-борд по всем стандартам, буквы огромные, издалека видать…
Вчера еще здесь стреляли. Сегодня тихо. Оркестр пока молчит.
— Китель, вашпредво, — ненавязчиво, но твердо напомнил вахмистр. — И медаля ваша с крестом.
Я чуть не застонал. Надеялся, забудет, не вспомнит. Зря надеялся!
Ладно…
На часах, новых, недавно купленных — 11.45. Скоро! 9 мая 1918 года, ростовское шоссе, мост через темный Аксай. История честно пытается выдерживать календарь.