— Глупо воевать со всем миром, — сказал Сурков. — Да и не выдержим мы такой войны.
Лифт остановился. Бояславцев пропустил Суркова вперед.
— А кто говорит о войне? — удивился он. — О другом речь идет, совсем о другом. Речь идет о нашей неподготовленности к контакту с остальным миром. А мы для них нечто вроде инопланетян. Мы для них такое же неожиданное и неприятное открытие, как база марсиан на Северном полюсе. Что с того, что они уверяют в своем миролюбии? А почему таились? Почему раньше о себе не заявили? Значит, есть тайны от человечества? А какие? Чего от них ждать? Ты об этом не думал?
— В таком контексте — нет, — признался Сурков.
Они вошли в кабинет, Бояславцев прошел за стол. Плюхнулся в кресло. Надо сказать, здесь он смотрелся уместнее, чем в подвале рядом с фантастическим подземным городом. Словно поняв мысли товарища, хозяин кабинета, поднял голову и усмехнулся:
— Неотъемлемый атрибут кабинета, да? Сурков промолчал.
— А мне приходится думать, — сказал Бояславцев. — Современному миру мы чужды, и тут уж ничего не попишешь. Сегодня в России все рвут друг у друга, принципы нашего общежития этому обществу не подходят. Стало быть, мы им в какой-то мере опасны. Понимаешь, дружище, сами идеи крови не проливают, кровь проливают люди, которые не знают, как эти идеи утвердить. Мы знаем, что делаем. Наши идеи тем и хороши, что они утверждают прекрасные нравственные идеалы. Идеи равенства, идеи справедливого устройства мира витают в обществе не один век. И общество они всегда будоражили и будут будоражить еще очень долго. Пока не утвердят себя в мире. Пока никто не знает, как подступиться к строительству справедливого общества. Кроме нас. Но примут ли это остальные? Вот вопрос, Саша, и это серьезный вопрос. Поэтому и приходится задумываться над тем, что случится дальше.
Он подошел, наклонился, заглядывая в глаза Суркову.
— Старею я, — с неожиданно прорвавшейся тоской сказал он. — Не хочется, чтобы труд всей жизни накрылся из-за того, что я что-то упустил, что-то недодумал. Особенно после того, как накрылся Союз.
— Так это был естественный процесс, — сказал Сурков спокойно. — Загнивать все начало еще в начале семидесятых, когда надо было решительно и быстро перестраивать всю систему управления обществом и модернизировать промышленность. А наши аксакалы боялись внедрения новых систем, управления. Компьютеризация общества ставила крест на цензуре, и система переставала быть замкнутой и изолированной, а этого они боялись больше всего. Им изоляция была нужна, чтобы люди однажды не увидели всей их убогости. Да чего я тебе лекции читаю, ты ведь рядышком с ними сидел, сам все видел. Если бы эти пердуны не боялись дать людям свободу, сейчас многое было бы совершенно иным.
— Может быть, может быть, — рассеянно сказал Бояславцев. — Коньяк пить будешь?
— А надо? — Сурков усмехнулся.
— Надо, — сказал Бояславцев, решительно открывая ящик. На столе появилась бутылка коньяку, две стопки и коробка конфет. Открыв бутылку, Бояславцев наполнил стопки. — Есть повод.
— Это какой же? — поинтересовался Сурков, беря бутылку в руки и рассматривая этикетку. Коньяк оказался грузинским.
— Семьдесят пять мне сегодня, — сказал Бояславцев. — Вот так.
— Слушай, Станислав, — смущенно сказал Сурков. — А ведь действительно… Как же мы это?
— Давай, — отмахнулся Бояславцев, поднимая свою стопку. Они выпили и некоторое время молчали, пережидая приятный ожог пищевода.
— Ну вот, — сказал Бояславцев. — Вроде отметили!
— В лаун не собираешься? — поинтересовался Сурков.
— Тянет? — Бояславцев, склонна голову, посмотрел на товарища, — Будет у тебя такая возможность. Там собираются обсудить результаты комплексной экспедиции. Ну и подвести итог экономического развития Района за истекший год. Как же без меня?
Он еще раз клюнул Суркова внимательным и сердитым взглядом.
— Заодно и с твоим Крикуновым встретимся. Очень он встречи добивается, не иначе в Большой мир захотел. Я же говорил, испорченный он, воспитанием человека надо заниматься в юности, а Лев Николаевич, по-моему, уже перезрел. Кстати, новость слышал? Помнишь, вертолет в лауне разбился? Так выжили мужики, их следопыты все-таки обнаружили. Сильны мужики оказались, больше половины расстояния прошли по джунглям. Они там ящерицу приручили, на ней и добирались в поселок. А что, надежное средство! Редкий хищник на нее нападет, ежей там почти не осталось, лисы ушли, они человека хорошо чувствуют. Вот тебе, Саша, еще один пример. Самое интересное, что теперь встает вопрос о направлении развития Района. Раньше мы приспосабливали лаун для своих целей, а теперь появилась возможность врасти в него. Но это уже, как говорится, другая история. О ней-то и пойдет речь на совещании.
— Занятно, — сказал Сурков.
— И не просто занятно. — Бояславцев поднял палец. — Это проблемный вопрос — от экспансии перейти к реальному освоению. Войны редко кончаются победой, в них страдают все, и выигрыш, как показала последняя мировая война, не всегда ведет к процветанию. Будем думать!
В Районе кабинет для Бояславцева оборудовали на верхнем этаже шестиэтажного здания Совета, который поставили совсем недавно. Авдонин расстарался. Бояславцев кабинетом был доволен и хвастался им, как мальчишка.
Сурков его понимал — удивительное зрелище открывалось сверху. Видно было, как по травяным джунглям прокатываются волны, в зеленом кипении травы желто высвечивались куриная слепота и львиный зев. краснел пушистыми шарами клевер, покачивали бело-желтыми головками ромашки, и над всем этим великолепием непостижимой гигантской синей чашей было опрокинуто небо с огромным жарким солнцем в глубине.
— Хорошо здесь, — сказал Сурков. — Дома себя чувствуешь. Знаешь, надоело притворяться, ходить в чужой шкуре, заниматься всем этим дерьмом. Отпусти меня, Стас. Найдешь другого, похитрее и поумнее меня. А мне надо сюда. Тут такие дела начинаются!
Он говорил это, великолепно понимая, что никто его никуда не отпустит, по крайней мере в ближайшее десятилетие, что дело, которым он был занят последние годы, слишком важно и ответственно, чтобы его можно было бросить на половине дороги. Но все-таки в глубине души подспудно тлела надежда.
— Отпусти его, — сварливо сказал Бояславцев. — Ишь крепостной, Юрьева дня ему захотелось! А работать за тебя Пушкин будет? Вот и твой протеже встречи добивается. Тоже, наверное, смыться хочет. Только ты в лаун стремишься, а он из лауна.
Он подошел к окну й некоторое время смотрел на волнующиеся зеленые джунгли, жадно вдыхая ароматы, доносящиеся из лауна.
— Плюнуть бы на все, — сказал он, не оборачиваясь. — Думаешь, мне все бросить не хочется? Хорошо здесь… — И, повернувшись, уже совсем иным тоном добавил: — Хватит лирики. Надо работать. — Он сморщился и, вернувшись за стол, включил селектор. — Пригласите Крикунова.