— Э-э, — окликнул Олаф Русского и выразительно сморщился. — Плохо?
— Да уж не хорошо, — отозвался Илья Николаевич, осторожно Заглядывая в изумрудно-голубые океанские воды. Прямо под яхтой куда-то спешил по своим делам косяк макрелей. А может быть, и трески.
Этой самой треске или макрели поведение Ильи Константиновича не нравилось, но что поделаешь, если путешествуешь на нижней полке? Вот косяк и мирился с недостойным поведением человека. Под яхтой плыть безопаснее, она по крайней мере касаток и дельфинов отпугивает. А им только волю дай — так косяк почистят, что останется лишь маленькая стайка.
— Э, — снова сказал Олаф Педересон и протянул Илье Константиновичу жестянку пепси. — Пей!
Нет, швед все-таки был неплохим человеком, только фамилия у него позорная. Вот и все мы такие, с виду плохие, а в душе всегда чистый нетронутый уголок найдется, в котором и ангелу отдых.
Илья Константинович отпил из банки, и ему стало легче. Воздух пропах винной пробкой и солью. В вантах и парусах яхты свистели океанские ветра. Ангольское течение несло яхту на юг. По левому борту нескончаемой полоской желтела пустыня Намиб.
Русской был уверен, что теперь-то киллеры его след потеряли.
Из колхоза «Тихий Нил» он улетел на вертолете продовольственной комиссии ООН. Это только на словах они прилетали, чтобы определить объемы продовольственной гуманитарной помощи, на самом деле они выискивали, что еще из Африки можно вывезти. И доискались — Председатель на них ручных леопардов натравил. Вертолетчик в обратный путь до Луанды летел налегке, так чего ж ему было попутчика не прихватить?
А в Луанде и Педерссон подвернулся со своей регатой.
— Пойду полежу немного, — сказал по-английски Русской.
Олаф Педерссон понимающе кивнул лохматой и бородатой головой.
Был он атлетически сложен и к тому же — голубоглазый блондин, немцы таких в свое время называли белокурыми бестиями. Войдя в каюту. Русской еще раз убедился в справедливости немецких оценок. Все стены каюты обклеены голыми красотками, причем ракурсы по-шведски такие смелые, что при виде стены у Ильи Константиновича дух перехватило и морская болезнь куда-то отползла на карачках. Особенно хороша была юная брюнеточка на шпагате и сразу с двумя вибраторами.
Илья Константинович лег на постель, задумчиво глядя на красоток. Педерссону было хорошо, он плыл вокруг света, но, к сожалению, мог подбросить лишь до Пунта-Аренас, что в Магеллановом проливе. Дальше он опять должен был плыть в одиночку.
Да и сам Илья Константинович не выдержал бы долгого и утомительного плавания. Все-таки суша под ногами куда надежнее палубы.
Помнится, он и в Индийском океане чувствовал себя нехорошо. Русской представил себе проделанный им путь и зажмурился. Никому бы он не пожелал стольких опасностей! Даже врагу. Куда милосерднее было бы просто пристрелить его на пороге собственного дома, чем заставлять пускаться во все тяжкие в странствиях по свету!
Илья Константинович прикрыл глаза и погрузился в дрее му. Во сне он видел вокруг себя океанскую бездну с серебристыми косяками, плывущими в разнообразных направлениях. Да и сам себя он ощущал гибкой сильной рыбиной, что плывет к берегам далекого неведомого материка, чтобы отметать… Тьфу, черт! Он проснулся и укоризненно посмотрел на улыбающуюся дамочку с вибраторами. И здесь достали! После арабских приключений Илью Константиновича к женщинам не влекло, да и африканские похождения пламени страсти не прибавляли, но все-таки… Он перевернулся на другой бок и попытался уснуть, чтобы снова ощутить себя сильной крупной рыбиной, плывущей туда, куда она захочет. И это ему почти удалось, но только на время, потому что неожиданно впереди среди зарослей морской капусты затаилась сеть, которая медленно стягивалась вокруг Русского гибельной ловушкой. Он снова открыл глаза и почувствовал, что лежит на постели в поту. По металлическому трапу загремели торопливые шаги, и Илья Константинович увидел бородатое лицо Педерссона.
— Лучше? — спросил яхтсмен.
— А то! — сказал Илья Константинович, спуская ноги с постели.
— Там гидросамолет летает, — сообщил Педерссон. — И кружит, и кружит!
Упоминание о гидросамолете встревожило Русского. Чертыхаясь и кряхтя, он выбрался на палубу. Океан был безлюдным до самого горизонта. Никаких гидросамолетов в пределах видимости не наблюдалось. И это несколько успокоило бизнесмена. Мало ли откуда мог прилетать и кому принадлежать самолет?! Китобойной флотилии, например, или вооруженным силам какой-нибудь африканской республики, или даже туристам. «Знаем мы этих туристов!» — угрюмо возразил внутренний голос.
Между тем яхта, послушная тугим парусам и умелым рукам ее хозяина, повернула на запад, медленно, но уверенно преодолевая Бенгальское течение, и взяла курс в открытый океан. С севера, где оставался экватор, нещадно палило солнце, в небе стайками порхали летучие рыбы, яхту сопровождал, лениво помахивая крыльями, огромный альбатрос, и Илья Константинович стал понемногу успокаиваться.
На капитанском мостике опять появилась борода Педерссона.
Яхтсмен что-то напевал по-шведски. Мотивчик был так себе, слуха у Олафа вообще не было, да и голос… В общем, не годился голос Олафа Педерссона для серьезной эстрады, запой Олаф со сцены, ничего бы хорошего из этого не получилось. Так, второй Борис Моисеев со своей голубой… э-э-э… луной. Но может быть, Илья Константинович Русской был излишнее пристрастен. Или фамилия яхтсмена ненужные ассоциации порождала.
Всю последующую неделю погода стояла отменная, и даже Атлантический океан был тихим. Душа Ильи Константиновича Русского радовалась океанскому великолепию. Он себя ощущал знаменитым Юрием Сенкевичем, которого пригласил в кругосветное путешествие еще более знаменитый Тур Хейердал. Он возлежал в шезлонге, потягивая через соломинку кока-колу из жестяной банки, и расспрашивал Олафа Педерссона об особенностях шведской модели развития. Педерссон был путешественником и об экономике родной страны имел смутное понятие, но в том-то и был весь смак выпытывать детали у ничего не знающего человека. Он их всегда дополняет своими домыслами, и тогда получается такое, что никаких юмористических журналов не надо.
Наконец пытать шведа Русскому надоело. Он включил приемник и принялся обшаривать эфир, надеясь найти голос Москвы. Очень ему захотелось услышать русских дикторов и узнать, что делается на Родине. Или хотя бы «Подмосковные вечера» услышать. Но лучше бы он этого не делал! По крайней мере спокойствия бы не лишился. На русский голос он наткнулся быстро. Голос был громким и ясным. Русской откинулся в шезлонге, но уже первые фразы заставили его вскочить в напряжении.
— Диспетчер! Диспетчер! — надрывался громкий близкий голос. — Мы опять его, суку, потеряли!
Ответ неведомого Диспетчера понял даже швед. Все слова, сказанные диспетчером, относились к истинно русскому языку, можно сказать — исконно русскому, потому что нет никаких сомнений, что отдельные слова русского мата появились сразу же за первыми словами, которые произнес ребенок: «мама», «папа» и «дай!» Олаф Педерссон восторженно показал большой палец.