— А как же, — сказал Криницкий. — Я сам с Балтики.
— Балтика — это не то, — вздохнул Матросов. — У вас пасмурных дней много, а море — это солнце, синие волны, песочек и витамины. Хорошо купаться в Японском море. Кстати, у китайцев удивительная кухня. В Китае я ел яйца по рецепту зятя. Берутся куриные яйца, обжариваются в масле до золотистого цвета, потом эти яйца нарезаются четвертинками и посыпаются жареными луком, чесноком и перцем чили. А потом делается соус из пальмового сахара, рыбного соуса и сока тамаринда. Готовые яйца поливаются соусом и украшаются киндзой. Вкус незабываемый. Интересно было попробовать бульон с ласточкиными гнездами или, скажем, глазированных в меду перепелов с маринадом из пяти специй…
— Это у тебя, Яков Григорьич, аппетит разыгрался, — сказал Криницкий. — Глазированных перепелов не обещаю, а вот гречу с тушенкой мы сейчас будем пробовать. А каким, позволь спросить, ветром тебя в Китай занесло?
— Были у меня там дела, — вздохнул Матросов. — А вообще там чаще всего блюда из риса готовят. У них там рис разных сортов — есть красный рис, есть жасминовый и басмати-рис, тайский душистый рис или, скажем, черный клейкий рис… А чай там вообще к высоким искусствам относят. Я пил чай из лепестков розы пучонг и жасминовый чай, ароматы необыкновенные…
— Юра, — сказал Криницкий Чадовичу, — снимай варево с огня, иначе мы слюной подавимся.
Чадович снял котелок с огня и поставил между товарищами. Некоторое время все пятеро неторопливо ели. Обстоятельность, с которой они это делали, не оставляла времени для разговоров.
Небо совсем потемнело, над миром одна за другой вспыхивали звезды. Как это обычно бывает в горах, звезды были крупные и яркие, они образовывали привычные глазу созвездия — метнулся в черную бездну Лебедь, затаился в засаде Стрелец, Большая Медведица вела за собой Малую, у горизонта повисла перевернутой буквой «дубль-вэ» Кассиопея, неярким, но заметным пятнышком высветились Стожары, далекий звездный мир смотрел на землю, видя человеческие безумия и поступки.
— Смотрите, — неожиданно сказал Халупняк. — Звезда летит!
Сидящие у костра люди подняли лица к небу.
Между небесных созвездий с запада на восток медленно катилась маленькая помигивающая звездочка. Неторопливо миновав горы, она покатилась дальше на запад, оставив наблюдавших за ней людей в растерянности. До взлета первого искусственного спутника Земли было еще добрых семь лет, поэтому картина движущейся звездочки рождала в наблюдателях удивление.
— Может, самолет? — предположил Чадович.
— Вряд ли, — убежденно отозвался Матросов. — Пусть даже в кабине самолета горел свет, вряд ли мы бы увидели его с такого расстояния. А для метеора двигается слишком медленно. Впрочем, чего гадать? Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам… Однажды я уже видел нечто подобное. Не в лагере, — остановил он готового что-то сказать Чадовича. — Раньше, гораздо раньше…
Это случилось пятого августа одна тысяча девятьсот двадцать седьмого года в урочище Шарагол, когда Матросов-Блюмкин сопровождал экспедицию Рериха на Тибет. Неподалеку от Улан-Давана они увидели огромного черного грифа, который летел наперерез яркой звезде, медленно движущейся над горами. Звезда летела с севера на юг. Когда она приблизилась, участники экспедиции увидели объемистое сфероидальное тело, которое очень ясно наблюдалось на фоне густой небесной синевы и двигалось очень быстро. Через некоторое время сияющий сфероид сменил направление полета к юго-западу и вскоре скрылся за снежными пиками хребта Гумбольдта. Сопровождавшие экспедицию ламы попадали на колени:
— Это знак Шамбалы!….
— Вы были в Тибете? — удивленно спросил Криницкий. Матросов сделал небрежный жест рукой.
— Надо же было кому-то посчитать горные силы англичан!
Яковлев проворчал что-то неодобрительное. Проявить любопытство Криницкий не успел.
— Смотрите, смотрите! — закричал Халупняк, который уже закончил еду и спускался к чернеющей на снегу палатке. — Черт! Да смотрите же, больше вы такого никогда не увидите!
Над темной, едва угадывающейся в ночи вершине горы висел огромный серебристый диск. Он светился так, словно его со всех сторон освещали прожектора. Диск напоминал две тарелки, сложенные таким образом, что выемки находились внутри. Между серебристыми выпуклостями темнела щель, из которой на землю падали тонкие голубоватые лучи. Завиваясь спиралью, лучи эти образовывали ажурную фантастическую башню, основание которой начиналось где-то на склоне горы, а вершиной являлся сам диск. Лесная тишина наполнилась странным монотонным жужжанием. Лучевая башня меняла свою освещенность — она то ярко вспыхивала, то бледнела, почти исчезая во тьме.
— Засекай направление, — хрипло сказал Яковлев, больно и жестко стискивая плечо Криницкого. — Давай, давай, ищи ориентиры, мы посветлу должны определить, где эта штука висела! Давай, дружок, не теряй времени!
Сам он наклонился к своему вещмешку, и Криницкий увидел в его руках «лейку».
Матросов, к удивлению Криницкого, торопливо вырвал из кострища рогулины, на которых крепился котелок, заметался по снежному полю, втыкая рогулины в снег.
— Быстро! — закричал он. — Делай такие же!
Что он там видел, в темноте? Тем не менее Криницкий поспешил к нему на помощь. Новые рогулины он рубить не стал, помнил место, где лежали те, что не пошли вечером в дело.
Пока Матросов возился с рогулинами, Яковлев торопливо щелкал фотоаппаратом, время от времени меняя точку съемки. Несколько раз от торопливости он упал в снег, но даже не заметил этого.
— Не получится, — с сожалением сказал Криницкий, жадно разглядывая парящую в небесах сферу. — Темно очень.
— Много ты понимаешь! — рявкнул Яковлев. — У меня пленка такой чувствительности, фотографии — четкие как китайская графика! Помоги Блюмкину!
Так-так-так! Криницкий едва не расхохотался. Хмыри хитрожопые, в тайны играть вздумали. Сами же и проговорились. Значит, Яков Григорьевич никакой не Матросов, Блюмкин его фамилия. Блюмкин Яков Григорьевич, память на мгновение обожгло мимолетным воспоминанием, которое тут же ушло, ничего не оставив после себя.
Сияющий диск медленно опускался на склон горы. Он уже висел так низко, что почти сливался с освещенным снегом. И еще было видно, что на склоне горы темнеет углубление, которое вполне могло оказаться входом в пещеру. Но проверить это можно было только днем.
Яковлев тихонько заматерился — у него кончилась пленка.
И тут произошло такое, что Криницкий не поверил своим глазам. Не могло себя единое материальное тело так себя вести, законы физики ему это не позволяли! Но тем не менее он все видел собственными глазами — сияющий диск неожиданно словно затуманился, поверхность его покрылась пятнами, а потом диск неожиданно разделился на несколько маленьких дисков, которые, повисев в воздухе, один за другим начали исчезать в темном углублении.